Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

— Подожди ещё месяц, моя нимфа, и ни ты, ни твой драгоценный отец, ни даже сам Фемистокл — никто не сумеет сказать мне «нет».

Потом он долго лежал, прислушиваясь к звону капели в клепсидре: стоявшие в уголке водяные часы отмеряли минуты. Светильник мерцал, огонёк его стал ниже. Демарат и не подозревал прежде, что время способно тянуться столь медленно.

Наконец в дверь постучали, и зевающий слуга Сидей впустил чернобородого морехода, по восточному обычаю припавшего к ногам стратега.

— Вы схватили его?

— Да будут благословенны Мелек-Баал и Мелькарт! Они ниспослали сон на врага моего господина. — Моряк говорил по-гречески отрывисто и не слишком понятно. — Твои слуги выполнили приказ. Женщина впустила нас в дом, ненавистного моему господину молодого человека мы связали прежде, чем он проснулся, и сразу же заткнули ему рот. Рыботорговца мы тоже взяли.

— Отлично. Я никогда не забываю оказанной мне услуги. А женщина?

— Прихватили за компанию. И я пришёл, чтобы спросить дальнейших приказаний у господина.

Демарат поднялся.

— Гиматий, посох и сандалии, — приказал он слуге. — Я сам присмотрю за делом. Пленники находятся в доме рыботорговца?

— Да, превосходительный.

— Пошли. Я должен увидеть этого незнакомца своими глазами. Чтобы не было ошибок.

Сидей круглыми глазами посмотрел в спину своего господина, исчезнувшего в обществе смуглого карфагенянина, вооружённого коротким мечом длиной в целый локоть; Демарат даже не попросил фонаря. Слуги уже не знали, как относиться к последним поступкам своего хозяина. Если они начинали задавать вопросы, он назначал порку, а Биас отсутствовал.

Когда Демарат оставил дом, улицы Трезена уже опустели. Луны не было, и ни он, ни его спутники не знали толком дороги. Один раз они пропустили поворот и забрели в тупик, где наткнулись на кучу помоев, дожидавшуюся псов-мусорщиков. Наконец, моряк остановился перед нужной дверью, выходившей на узкую улочку, и после тройного стука она отворилась. Посреди жалкой комнатушки на столе горела свеча. Возле стола сидели семь человек, поднявшихся при виде стратега и поклонившихся ему. В столь тусклом свете Демарат узнал лишь коренастого корабельщика Гасдрубала и рослого ливийца кормчего Гиба.

— Кирие, мы ожидали тебя, — проговорил сидевший среди прочих Хирам.

— Спасибо Гермесу, спасибо и вам. Я уже сказал проводнику, что щедро одарю всех. Где он?

— Сзади, в кухне, господин мой. Нам повезло. Гиб набросил петлю на руки этого человека, прежде чем он успел проснуться. При всей своей силе он не оказал сопротивления. Рыботорговец пробудился, прежде чем Гасдрубал успел скрутить его. И мы уже боялись, что своими воплями он перебудит всю улицу. Однако боги вновь проявили свою милость к нам. Никто и не подумал явиться на крик.

— Возьми светильник, — приказал Демарат. — Пошли.

Оратор вступил в небольшую квадратную кухню в обществе Хирама. Белёный потолок почернел возле дымового отверстия, по углам были расставлены горшки и сковородки, а в очаге рдели последние, догорающие огоньки. Но Демарат смотрел на две связанные человеческие фигуры, темневшие в дальнем углу.

— Который из них двоих? — спросил он, ступая осторожно, словно бы приближаясь к опасному месту.

— Подальше Формий, а враг моего господина лежит пря мо у его ног. Пусть превосходительный идёт не опасаясь. Человек этот связан надёжно.

— Дайте мне свечу.

Демарат поднял огонёк повыше и приблизился к лежащему человеку. Хирам не обманул: пленник был действительно усердно связан. И руки и ноги его вместо верёвки опутывала тонкая цепь, в рот была вставлена деревяшка, обёрнутая тканью, завязанной накрепко на затылке.

Демарат глянул вниз, а потом решительным движением нагнулся, опустив свечу к лицу пленника. Теперь он видел это лицо, прикрытое чёрными кудрями и бородой, точёный профиль, небольшой рот, голубые глаза и божественную фигуру, достоинства которой не могли скрыть даже путы. Итак, перед ним находился человек, которого стратег два года назад называл своим сердечным другом.

Пленник поглядел вверх. Его глаза пристально следили за каждым движением Демарата. Оратор опустил свечу ещё ниже. Он даже протянул руку и отвёл пальцами волосы с лица лежащего. Наконец он успокоился. Ошибки попросту не могло быть. Демарат распрямился над пленником и проговорил:

— Главкон, я решил сыграть в кости с Удачей. И я выиграл. Я не хотел губить тебя, но иначе не получилось. В первую очередь человек должен думать о себе самом, а уже потом об остальных. Я решил связать собственную судьбу с персами. Это я написал письмо, которым воспользовался против тебя в Колоне. Скоро в Беотии состоится великая битва. И мы с Ликоном отдадим победу Мардонию. Я стану тираном Афин, а Гермиона будет моей женой.

Лицо пленника исказилось так, что Демарат отшатнулся. Из глотки Главкона рвались наружу хриплые звуки, взгляд его голубых глаз сделался ужасным. Демарат невозмутимо продолжил:

— Теперь перейдём к тебе. Сегодня ты навсегда исчезнешь из моей жизни. Не знаю, как ты уцелел в ту бурю на море, и знать не хочу. Гасдрубал отвезёт тебя в Карфаген и продаст рабом во внутреннюю Ливию. Я не хочу тебе ничего плохого, мне нужно лишь, чтобы ты больше не появился в Элладе. Я милостив. Помни об этом, ведь твоя жизнь ныне находится в моих руках. Но я оставлю её тебе, чтобы кровь твоя не пала на меня. И то, что сделаю я, сделал бы ты сам, если бы только любил так, как я, и если бы находился в моём положении. Эрос — великий бог, но Ананке сильнее его. Итак, мы навсегда расстаёмся, прощай.

Пленник напрягся всем телом, и Демарату на миг показалось, что узы всё-таки лопнут. Но они выдержали, и оратор вернулся в комнату.

— Ночь кончается, кирие, — заметил Гасдрубал, — и если ты хочешь, чтобы этих людей отправили на корабль, еле дует сделать это немедленно.

— Как хочешь. Меня они больше не интересуют.

— Приведите женщину, — приказал Гасдрубал на ломаном греческом разговорном языке средиземноморских мореходов.

Двое карфагенян поднялись по лестнице и спустились вниз с подвывавшей от страха Лампаксо, с надеждой обратившейся к Демарату:

— Предателя схватили, превосходительный. Теперь господин мой позаботится о том, чтобы ему дали цикуту. Смилуйся над моим мужем, арестовали и его. Боги и богини! Что хотят сделать со мной эти люди?

Крепыш-карфагенянин принялся вязать руки Лампаксо.

— Кирие! Кирие! — взвизгнула она. — Они вяжут и меня! Меня, женщину, самую верную городу во всех Афинах.

Нахмурившись, Демарат повернулся к ней спиной.

— Господин мой, конечно же, отдал нам и эту женщину, — сладким голосом пропел Хирам. — Нельзя оставлять на воле столь опасную свидетельницу.