Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы

Поднялась лавина сплетен и слухов, большинство из которых нельзя было проверить в то время, так что они остаются сомнительными и до наших дней. Самое большее, что можно было по этому поводу сказать, — нет дыма без огня, но, имея в виду накаленную атмосферу ренессансного двора, даже это вряд ли соответствовало истине. Обвинения, которые были выдвинуты в Вестминстер-Холлс против Уэстона, Норриса, Брертона и Смитона 10 мая, были довольно специфическими и требовали специального утверждения и особых актов судов Уйатхолла или Хэмптона в особые дни. За исключением Смитона, все они не признавали себя виновными по всем пунктам обвинения, но Кромвель постарался, чтобы жюри составили почти исключительно известные враги Болейнов. Их было найти нетрудно, и все они являлись влиятельными людьми, которым было что выигрывать или терять в подобном подозрительном спектакле. Все подсудимые были признаны виновными и должным образом осуждены. Саму королеву и лорда Рошфора судили два дня спустя в Грейт-Холле Тауэра, но в отношении Анны вердикт, вынесенный против ее сообщников, уже предопределял приговор. Понимая это, она воспользовалась своим положением и отвечала на обвинения в такой манере, которую даже ее враги признали убедительной и впечатляющей. Ее обвинили, приписав ей целый список супружеских измен, начиная с осени 1533 года, но к тому же и отравление Екатерины, попытку отравить Марию, насмешки над телесным недостатком короля и участие в заговоре с целью его убийства [115] Обвинения в отравлении не были включены в обвинительный приговор, но высказывались в ходе суда. Многочисленные отчеты об этом суде рассматривались в кн.: Ives, Anne Boleyn, 386?. 6. . На обвинения в измене она могла лишь ответить, что встречи, о которых упоминалось, были вполне невинными как по намерениям, так и фактически. Разумеется, она встречалась и беседовала с упомянутыми мужчинами; все они были придворными, которых ей трудно было избегать. «Если какой-то мужчина обвинит меня, — заявила она, — я могу лишь сказать „нет“, и они не смогут представить свидетелей» [116] Singer, Wolsey, 451, 457. . Свидетели могли подтвердить факт встречи, но не то, что во время ее произошло. Обвинения в отравлении она попросту отвергла, и единственная улика против нее состояла в неосторожной угрозе, которая у нее случайно вырвалась.

Обвинения в заговоре против короля, в большинстве своем самые серьезные, являлись при этом и самыми туманными. Возможно, телесным недостатком, о котором шла речь, была импотенция, потому что в странной конфронтации с судьями оказался лорд Рошфор, подозревавший, что двор слышал, как Анна и ее дамы шутили над королем. За этим скрывался зловещий намек на колдовство, и эхо подобных же подозрений можно услышать в чрезвычайно изощренных описаниях ее приемов обольщения [117] Warnicke, Rise and Fall, 203–204: Letters and Papers, X, 876; Charles Wriothesley, A Chronicle of England during the Reigns of the Tudors, 1485–1559, ed. W. D. Hamilton (Camden Society, 2 nd series, Vol. XI), 189–226. . Специального обвинения в колдовстве выдвинуто не было, но давно установившееся в народе мнение об Анне, а также слова, произнесенные Генрихом после суда, создают впечатление, что он пытался объяснить свою долгую страсть, может быть, даже самому себе, исходя из подобных понятий. Колдовство, даже еще в большей степени, чем заговор, и в глазах очевидцев и вообще в накаленной атмосфере шестнадцатого века опровергнуть было невозможно. Ответы королевы на эти обвинения, как и на все прочие, были ясными и убедительными. «Она так умно и сдержанно отвечала на все, в чем ее обвиняли, оправдываясь своими словами так убедительно, как будто она никогда и не была во всем этом виновата», — писал один современный хроникер, почти убежденный ею против собственной воли. Под неусыпным взором короля, пэры послушно делали то, что от них требовалось, и она была осуждена. Парадоксально, но при этих исключительных обстоятельствах Анна обрела народную поддержку, которой никогда не знала в дни своего процветания. Даже ее старый враг Шапуис сообщал, что народ «поразился» стремительности и характеру ее падения и «странно говорил» о королевском правосудии. Король настолько сильно желал ее гибели, что даже посол императора не верил, что обвинения, выдвинутые против нее, достойны попели я В контексте всего этого приговора обвинение в инцесте с собственным братом кажется ненужной крайностью — лопатой смердящей грязи, которая должна была похоронить ее репутацию. Однако если не было никакой необходимости укреплять обвинения против Анны, это оказалось единственным серьезным обвинением против Рошфора, а Рошфор мог оставаться опасным после устранения своей сестры. Обвинение было не более правдоподобным, чем все остальные. Но он был признанным волокитой и допускал некоторую фамильярность, которая обычно существует между братом и сестрой. О суде над ним известно немного, и то, что против него свидетельствовала собственная жена, может оказаться выдумкой. Есть некоторые косвенные свидетельства того, что позже она признала его вину, но это мог быть единственный способ, с помощью которого ей удалось наладить отношения с королем. Высказывалось также предположение, что резкое изменение ее чувств было связано с разоблачением гомосексуальных отношений, в которые оказался вовлечен ее муж, но такая интерпретация, как кажется, более обязана восприятию двадцатого века, чем каким-либо точным фактам, касающимся Болейнов [118] Warnicke, Rise and Fall, 219. Ужас, с которым шестнадцатый век воспринимал гомосексуализм, был очень стойким, и если бы существовало хоть какое-то подозрение, что Рошфор вовлечен в подобные отношения, он бы независимо ни от чего предстал перед судом. Подобные свидетельства являются косвенными и не имеют значения. . Подобно Анне, Джордж не признавал себя виновным и защищался с такой решительностью и остроумием, что камня на камне не оставил от обвинения. Но никакой защиты, однако, быть не могло. Генрих убедил себя, что жена, ради которой он так рисковал и подвергся таким поношениям, предала его, совершив инцест и ряд супружеских измен, и это убеждение передалось через Кромвеля и пэрам, и судьям. Для современного исследователя этот приговор был чисто политическим. Кромвель, Сеймуры и «арагонцы» заключили взаимовыгодный союз чтобы уничтожить Болейнов. Однако принять такую точку зрения — значит не учитывать эмоциональной организации Генриха: взрыв его ярости и чувство оскорбленной правоты в тот момент, когда всплыли все эти обвинения, был сигналом не только победы врагов Анны Болейн до начала какого-либо суда, но и внезапного пробуждения королевской совести. Он мог погасить собственное чувство вины единственным способом — убедить самого себя в том, что он является невинной жертвой мошенничества и обмана. Дело было не в том, что он попросту захотел Джейн Сеймур, он вполне мог бы реагировать точно так же, даже если бы никогда ее не видел в глаза. Он вновь нуждался в козле отпущения, и то, что Кромвель сумел использовать это, обеспечило успех его заговору.