Григорий Хохлов - Доля казачья

Все разбрелись по своим углам, только мы с Идиллией не торопились.

Всё теперь стало на свои места, и скрывать нашу любовь было бы глупо. Так и сидели мы до самого вечера в своей любимой беседке. Нам хорошо было без всяких слов. И мы, как ангелы, сейчас были выше земного бремени.

Василий встретил меня настороженно. Ему было стыдно за свой поступок в поединке, и он прятал свои глаза. Объясниться со мной ему было очень трудно. Вряд ли он ожидал, что поступит именно так. А говорить мне про рок было бы тоже глупо. И он решил молчать, может быть, всё само собой уладится, без нашего личного вмешательства.

— Ты поступил благородно, Василий. Такой коварный случай кому угодно заморочит голову, не только тебе. Но тобой руководила твоя благородная душа. Это она подтолкнула тебя в тот миг стать на сторону господина Тарада. И Идиллией тоже руководила душа. И отец был прав, только по-своему. Наверно и я был прав. Вот задача — все правы. А дров чуть не наломали целый воз и ещё больше. Хоть до убийства не дошло, и то ладно.

— Тебя хозяин ждёт. Иди к нему в кабинет, слуга проводит тебя, — нашёлся Василий. — Ты должен успокоить его. Эх, молодёжь, нет у вас проблем! Одним мгновением живёте, как бабочки: солнце, тепло и прохлада воды. И больше ничего не надо для счастья. Но я не осуждаю вас, может вы и правы, ведь войны кругом, а людям жить хочется. Только птица свободна в своём выборе, взяла и улетела, где ей жить лучше и где войны нет. А человек всю жизнь воюет, а потом слёзы льет. А там уже и в могилу пора, не до любви ему. Поэтому и цепляется он за каждый миг любви, как в бездну головой летит. Иди, Григорий! Муторно мне. И душа не на месте, рыдать ей хочется.

Господин Тарада выглядел старее, чем обычно. Рубашка его больше обычного расстёгнута. Ему было душно — хотелось высказаться.

— Я не знал, что так всё получится. Но ты защитил мою дочь, моё сокровище, не убоялся моего гнева. Я уважаю таких людей, как ты. И раз она полюбила тебя, то наверно это и есть её судьба. Нельзя стоять на её дороге, дорого это стоит, а жизнь одна.

И тихо продолжил, свою волнующую речь.

— Её маму Настей звали. Не смог я поступить в своё время также, как ты, и защитить её. Я не пошёл против всего рода, уж больно он велик и могуч и авторитетен. А сейчас плачу, нет её, моей любимой. И ничего уже не поправишь.

Видишь, как всё повернулось. Все повторяется в жизни, только в другом исполнении: Идиллия и ты. Ты любишь её? Хотя и так всё ясно! Но ты военнопленный, не забывай этого. И жизнь очень коварна, и у меня много врагов.

Как пружина сжался великий самурай, готовый распрямиться в разящую струну.

— Мне жалко вас, а праздник только страшит меня. Что там придумают мои враги, каких нам каверзней наворочают. Двор всегда был силён интригами, им зрелищ хочется и крови. А мне честь дороже и справедливость! А теперь, доченька, Идиллия моя, нуждается в защите, не только вы. Тут много чего на кон поставлено, не одна твоя жизнь.

Завтра с утра все занятия повторим. Иначе позор, он словно печь жаром, уже нам в лицо дышит. И до самого нутра достанет. И никуда ты от него не денешься — сила такая!

Теперь я меньше удивился его познаниям в русском языке. Но всё равно полёт его мысли был грандиозен. Насколько велик этот человек: и отца своего вознёс до небес. И сам полёта невообразимого!

Утро дало мне необходимую свежесть мысли. А солнышко хороший заряд доброй энергии. Пока слуги возились с лошадьми, я любовался своей красавицей Идиллией.

Теперь многое мне прояснилось в её облике: и более светлый цвет её лица, и разрез глаз. И всё её тело, где сочеталась вся земная и не земная прелесть линий. Несомненно, что славянская кровь придала ей ещё больше грации и благородства. Только природа могла так гармонично распорядиться всеми своими богатствами: любуйтесь люди.

Мы рубились и конными, и пешими. Сегодня всё у нас ладилось и было нам под силу. После вчерашней бури мир стал добрее и чище. И мы сами стали другими, более открытыми. Всё у нас делалось с улыбкой и четко, без ошибок. Как в письме: где точка, а где и запятая, и никак иначе.

Мы упражнялись с Василием в джигитовке, и тут когда-то мне не было равных соперников во всём полку. Не один приз я завоевал на различных строевых смотрах. И даже, чуть ли не из царских рук. Но всё это в России и до войны было.

Тяжело, но прежняя лёгкость движений возвращалась ко мне. А тем более, самому хотелось добиться большего результата.

— Моя любимая Идиллия, если бы ты только знала, что для тебя я так стараюсь! И здесь на чужбине, ты для меня — моя яркая, путеводная звезда. И ничего так не радует, и не волнует меня, в этой чужой стране, как ты.

И она любила меня. И ей хотелось видеть меня таким, какой я есть, и даже лучше. И мне очень хотелось этого.

За одну её милую улыбку я готов был отдать свою жизнь — не это ли счастье, так любить. И еще больше счастье, если это взаимное чувство.

И, наверно поэтому, всё задуманное нами постепенно удавалось: и в рубке и в джигитовке — возвращалась моя молодецкая сила. А Идиллия ещё больше боготворила меня.

Наверно и правда, что любовь бывает слепа. И я не достоин её любви. Я не мог поверить своему счастью.

А вечером Идиллия сама пришла ко мне и увела к себе в спальню. Василий только хмыкнул:

— Н-да-а! Кому чёрт, кому дорожка! А кому всё кочерёжка! Хоть в печь суй его. Ему всё нипочём. Молодец!

— Отец верит тебе Григорий, а я, и подавно. Глупо будет, если с нами что-то плохое случится, — ласково говорит мне Идиллия. — Я боюсь потерять тебя.

У меня очень нехорошее предчувствие и через два дня праздник. А дальше в сознании бездна. Сможем ли мы её с тобой одолеть?

Без тебя мне и жизни не будет. Поэтому я и тороплюсь жить и любить. Хорошо, что отец с нами. Это счастье для всех нас. Он очень добрый и мудрый — он обязательно поможет нам. Я очень надеюсь на него.

Сомкнулись наши губы в страстном поцелуе. И померкло наше сознание, словно растворилось в чарах волшебной восточной и сказочной ночи.

А за день до праздника пришла бумага от императора, где повелевалось пленным казакам Бодрову Григорию и Шохиреву Василию быть на празднике Победы над Россией. Во всей своей амуниции: конными, при оружии, и всех своих наградах.

Господин Тарада обязан обеспечить военнопленных всем необходимым. Непредвиденные расходы возместит государственная казна. Явка обязательна, ослушание будет строго наказано.

Не дочитал грамоту господин Тарада и зашвырнул её далеко в сторону.

— Плохо играешь, мой любезный братишка, все твои карты краплёные. Так только мошенники поступают. Вроде и предупредил ты всех. Вроде и благородно поступаешь, только всем нам плохо будет.

Вот тебе и помилование по-царски. Крови хочется ему, и меня лишний раз унизить. И ещё зрелища позорного жаждешь. Но ничего, всё будет по-твоему! Как ты того хочешь. Ослушаться мы не посмеем, мы люди военные. Только и мы не лаптем щи хлебаем. Так у русских говориться, воистину мудрый народ! И тебе надо быть ближе к простому народу, ваше величество. А вы очень далеки от него — бездна между вами. Всё интриги плетёте! Именно здесь, среди простых людей, всегда истина рождается. И умирает, тоже там, у неё нет другой судьбы. А может жить, и вечно жить!