Григорий Хохлов - Доля казачья

Уважили его просьбу станичники и избрали станичным атаманом Александра Шохирева. Хоть и молод Александр, но жизни повидал. Воевал с австрийцами и немцами, знаком с новым видом оружия. Побывал в революционном Петрограде. В путь ему надо собираться! В путь служения казачеству! И голова у него светлая, от отца своего и от деда мудрость передалась, не иначе. Вожак с Александра хороший получится, добрый! Тут спору нет! Но тут свершилась Октябрьская Революция, большевики совершили переворот. И началась великая смута в стране, переходящая в Гражданскую войну, сын пошёл на отца, брат на брата. И всё это не богоугодное действие грязным пятном разлилось по всей России, её просторам, городам, селам и станицам.

Решили наши казаки ни во что не вмешиваться, как стояли мы на охране границ Российских, так и дальше будем стоять. Никогда мы в грязную политику не лезли, и всегда это было правильно и оправдано. Но так продолжалось лишь некоторое время. Всех, как говорится, поголовно захватила в свою стихию революция и, практически, не оставила безучастных людей. Вскоре появились и здесь народные комиссары и давай всех агитировать за свою новую власть, как говорили наши старики: баламутить народ. Но казаки везде жили зажиточно, потому что жили они большими семьями, также и работали. Поэтому комиссарам с казаками было очень трудно разговаривать, как говорится, на разных политических платформах они стояли. И что самое было неприемлемо для казаков, так это то, что отрицала новая власть Бога, и потому стала она все церкви закрывать. А верующих уже всяческими путями отдалять от их духовного наследия. И этим навязывать свою волю народу.

Плачут бедные старушки, когда безбожники колокола с церквей да кресты снимают, а поделать ничего не могут.

— Кто из вас видел Господа Бога своими глазами? — спрашивает весёлый и рыжий комиссар Попугаев Аскольд у народа. — Значит, что нет среди вас таких людей, которые видели его?

— Нет!

— Тогда, господа-товарищи, и вопросов нет. Ведь и я, комиссар Попугаев, тоже нигде не видел его. Значит дело это решённое.

Но недовольство всё же копится в народе и на этом, пока невидимом фронте, может громыхнуть скоро. И причём очень здорово, потому что закоренелых безбожников в стране было, хоть по пальцам их считай — мало. Зато сомневающихся людей в себе и своих чувствах к религии, хоть пруд, пруди.

Тогда подключили ко всей своей агитации ещё невиданный здесь аэроплан. Иначе трудно было влиять на массы, по их словам, тёмный был народ!

Посадит невиданную здесь крылатую машину молодой лётчик Весёлкин Саша на лужайку возле станицы, и толпа народа со всех ног бежит туда, все без разбора. Как везде, вездесущие мальчишки первыми поспевают к летательному аппарату. Вылезет из машины комиссар Попугаев Аскольд Нидерландович, потомственный террорист аж в третьем колене.

Отряхнётся он, задорно брякая всей своей сыпучей конструкцией. Затем, как петух, рыжие свои перья расправит и сразу же к народу с вопросиком.

— Кто желает, господа-товарищи, на аэроплане по небу прокатиться, да посмотреть — кто там, наверху, живёт. Есть такие храбрые-желающие?

А сам расхорохорится весь, и руку на тяжёлую кобуру от маузера опустит для своего, ещё большего фасону. Помнутся с ноги на ногу жители станицы и, посоветовавшись, выберут одного надёжного человека, чтобы тот на аэроплане поднялся в воздух. И всё обсказал потом народу, как там, да что там видел. Всю, как есть, правду им и рассказал, депутат значит. Ведь мальчишкам станичным нет никакого доверия, те и соврать всё могут, недорого возьмут.

Сделает Саша Весёлкин несколько кругов над станицей, да и посадит свою машину на лужайку. А народ уже ждёт станичника, не дождётся, извёлся весь.

— Ну, что там?

Стоит растерянный путешественник и не знает, как всё обсказать народу, всю свою правду. Все ждут вразумительного ответа от него, ждут, не дождутся.

— Не томи душу? — торопят его. Наберётся мужик духу, набожно перекрестится и говорит, совсем уже подавленным голосом своим дорогим, казакам-станичникам.

— Никого я там не видел на небе нашем, всё простор там, да облака плывут. Братцы-казаки, все глаза свои проглядел. Не хотел грех на душу брать, да пришлось!

Так и шла успешно агитация, из одной станицы в другую. И всё тот же самый вариант везде успешно повторялся.

Только мальчишкам было всё равно уже, что там было или не было на небе. У них появились уже своя мечта, как болезнь неизлечимая, летать им хотелось! И они торопились в новую неизведанную жизнь, со всеми её войнами, голодом, слезами и радостью. Они рвались в небо, как птицы. К своим самолётам и в бездонное синее небо, к своему счастью. Но скоро казачьи станицы потрясла тяжёлая для всех весть. Она очень обсуждалось казаками, и важнее её по значимости уже давно не было во всей округе.

В одной из станиц красноармейцы арестовали Никодима Ивановича Чёрного. Хоть и старый он был уже, а всё ещё служил народу и Господу Богу, верой и правдой служил. Но всё это не спасло его от ареста. А только привлекло к нему излишнее внимание властей. Хотел он вразумить разрушителей церквей и встал на защиту новой церкви.

— Не позволю вам, слуги дьявола, храм Божий поганить, нет у вас такого права.

Но тут он глубоко ошибался, за что тут же и поплатился. По приказу комиссара Попугаева Аскольда Нидерландовича он был арестован красноармейцами и на ближайшем пароходе отправлен в Хабаровскую тюрьму.

Продержали его там недолго. И новые власти решили, опять же, пароходом, отправить его в Благовещенск. И уже там, на месте, собрать весь нужный материал для его суда. И вот по всему Амуру, по всем его стойбищам, селам и станицам, пошла печальная для народа весть. И по пути она всё разрасталась страшными подробностями. И многие верующие искренне плакали, затронула их крепко эта неуклюжая и никому не нужная правда. Не было на Амуре такого места, где он не побывал бы в своё время со своими проповедями. Любил он это дело, и всю свою жизнь посвятил своему творчеству, иначе всё и назвать было трудно. Или же, неведомое нам, состояние его души.

Именно поэтому его везде знали и любили, как своего родного человека, душевный он был человек, и неповторимый! А сейчас и сам он стал на край позорной для всей России гибели.

— Повезут нашего батюшку Никодима в Благовещенск на расстрел, — волнуются казаки.

Тут и мёртвый не выдержит такого произвола, не то что живой человек, вот и поднялся он, бунтует.

Оперативно казаки собрали общий сход казаков и, посовещавшись там, решили, что ни в коем случае нельзя отдавать отца Никодима на растерзанье властям. Иначе всё это дело не назовёшь, как самосуд. Многие станичники помнили его ещё по маньчжурской компании.