Григорий Хохлов - Доля казачья

И пока я так рассуждал о своей никчемной жизни, и вообще о смысле нашей жизни, на заснеженную полянку вышел гималайский белогрудый медведь. Он меньше по размерам бурого медведя, но и он бывает очень опасным для человека. И часто, при всём своём кажущемся миролюбии, этот зверь непредсказуем.

Первыми медведя, как всегда, почуяли лошади. Но на этот раз он и их обманул, зашёл к нам на деляну с подветренной стороны, совсем, как на охоте. Только кого он выберет объектом своей охоты, это ещё был большой-пребольшой вопрос. Лошади не стали ждать его окончательного выбора и срывались со своих лёгких привязей. И куда их теперь понесла нелёгкая, они и сами того не знали. Медведь не очень удивился этому, потому что мы с Романом остались на месте. И всё же он не решался сразу напасть на людей. Хотя и у него были свои причины не только не доверять нам, но и ненавидеть людей. Во-первых — он не ложился, как и положено всем нормальным медведям, в зимнею спячку в свою добротную берлогу. Кто-то помешал ему это сделать вовремя, другой зверь или человек. Возможно, что и берлоги-то, у этого грозного и голодного странника-шатуна, вообще не было. И, как говорится, никакого вида на постоянное место жительство, как и у нас, у него нет. Странно всё это звучит, но здесь мы с медведем стоим, как бы на одной ноге, он и мы — пришлые люди. И мы тоже почти что звери, голодные и озлобленные.

Возможно, что зверь был раньше болен. Или ранен был в стычках с другими медведями. В их постоянной борьбе за свой охотничий участок. Или же был ранен человеком. И тут почти всё, как и у нас, людей, стычки конфликты, кровь и страдания. И всё же, медведь решил атаковать людей, и у него сейчас не было другого выбора, уже месяц у него не было ни крошки в желудке. Роман схватил длинный шест, которым мы подпирали подпиленные деревья и затем валили их в нужную сторону. Но медведь одним ударом лапы сломал его как щепку. От неожиданности Роман потерял равновесие и завалился набок и в снег. Я понял, что сейчас он, как никогда в опасности. Потому что, если хищник видит убегающего человека или зверя, то считает все это лёгкой добычей, и уже никогда не упустит её. Успел я снять с сучка на дереве свой ватник, потому что мы всегда работали без них, даже в сорокоградусные морозы. Благо, что всё под рукой находился. И выдвинулся на передний план, заслонив собой лежащего сына. Не понравилось это всё медведю, и он стал подниматься во весь рост, чтобы с яростью обрушиться на меня. Пена висела на его пасти, и злобно сверкали глубоко посаженые глаза. Его ярости не было предела. Неужели и эту добычу у него отнимают. Швырнул я телогрейку свою чуть ли не прямо ему в клыкастую пасть. И хищник с радостью сгреб её, злобно клацнув зубами. Так и не поняв, что же это такое, и так неожиданно прилетело. Хищник всегда соображает намного позже своих инстинктов, те у него раньше включаются. И медведь поступил так, как и должен был поступить. Я хорошо знал, что медведя тоже можно свалить с его крепких ног, если знать, как это делать. Есть такие приёмы у опытных борцов.

Бывало такое, что я и сам делал так, когда боролся с ручным медведем. Но и ручные звери приходят в страшную ярость от своего поражения. Поэтому, лучше в таком случае дальше борьбу с ним не продолжать, а сразу же уходить подальше. Как говорится, с глаз долой. Иначе плохо всё это кончится. В этот момент я и сам превратился в хищника, сработали и мои врождённые инстинкты. Ловко я поднырнул под его, уже занятые моей фуфайкой, передние лапы. И одним мощным движением своего тела подорвал его заднюю лапу. Лишился медведь своей опоры и стал резко заваливаться на спину. От неожиданности его передние лапы раскинулись в стороны, чтобы как-то удержать равновесие. При этом моя изодранная телогрейка резко отлетела. А медведь, как опытный борец, сохранил своё ощущение тела. И так, уже резко перегруппировавшись, гулко припечатался к земле всей своей массой. Совсем, как в мирной борьбе. Но и я не терял времени даром, ведь и я был в тот момент ловким и матёрым хищником. И я не упустил своего момента. Мой острый охотничий нож молниеносно ударил медведя в его, уже не защищённое когтями и лапами, сердце. Успел я ещё и уберечься от задних лап поверженного медведя, отскочив резко в сторону. Но на дальнейшее ведение борьбы у меня уже не оставалось сил, и вряд ли бы я смог продолжать наш смертельный поединок. Но и тут зверь ещё не сдавался. И успел перевернуться на лапы, и силился подняться с земли и дотянуться до меня. Но и Роман не терял зря времени. И он уже был готов защитить меня. Удар полностью парализовал зверя и лишил его всякого движения, зверь умирал.

Когда прибежали люди, то я сидел возле ствола дерева, которое мы так и не допилили с Романом.

И оно скорбно смотрело на всё происходящее, со всей своей высоты. Казалось, и оно было на стороне зверя, ведь и мы в его видении такие же звери, а чем мы лучше? Но всё же дерево, как ни странно, не оттолкнуло меня, жалко стало.

— Надо будет и его пожалеть, это дерево. Пусть и оно живёт вместе с нами, — мелькнула в моём воспалённом мозгу туманная мысль.

Сын стоял возле лежащего неподвижно медведя и смотрел, как его кровь жирным пятном расползается по чистому снегу. И в тот миг я своим сердцем отчётливо понимал, о чем он думал. Бывают в жизни такие мгновения прозрения.

— Сегодня мы победили в этой звериной схватке, и завоевали себе право жить и радоваться жизни.

И эта кровь только пьянит нас, как зверей. И всё же, очень хочется оставаться просто человеком, жить и любить. И крови довольно, от неё уже тошнит нас, это всё от усталости нашей!

Продолжать работу мы уже не могли, и никто на этом не настаивал. Тихонько пошли мы к ближайшему костру и присели с Романом на подставленные нам кругляки дерева. Сунули нам в руки женщины, что грелись там, по кружке горячего чая. Чтобы мы хоть немного пришли в себя и согрелись, а то что-то холодно стало. Дрожат мои руки от напряжения и почти не слушаются меня, и проливается чай на холодный снег. И тот недовольно, как змей, шипит на меня, но быстро умолкает.

А у меня уже чёткая картина перед глазами, наверно от сильного нервного перенапряжения. Очень давнее оно и незабываемое, и не дающее мне покоя всю мою жизнь. И вот теперь проявилось, впервые за все годы нашей разлуки. Будто, мы снова стоим с Идиллией, на островке, нашем Рае, а вокруг море воды — это наша беда.

— Ты должен жить! Жить! Жить! Жить! Я так хочу этого?! — и видение моря исчезает за нашими сугробами снега.

— Не уходи! — прошу я Идиллию. Но перед моими глазами уже не понимающие меня лица лесорубов.

— Что с тобой отец? — тревожно спрашивает меня Роман. Но я уже пришёл в себя.

— Ничего! Погрезилось сынок, от усталости всё.