Александр Западов - Забытая слава

«Ода с осьмыя строфы по первую надесять, — писал Тредиаковский, — говорит от себя, а не из псаломника, о бесконечности вселенныя и о действительном множестве миров, а не о возможном по всемогуществу божию… Сочинена по разуму новейших философов, а не по разуму псаломника и содержит ложное разумение о беспредельности вселенныя…»

Отец Афанасий бумагу взял, но обещаниями себя не связывал: он знал, что Синод не захочет ссориться с Разумовским из-за стихов Сумарокова. Дружбой графа церковь очень дорожила.

И верно, Синод жалобу Тредиаковского оставил без последствий. А Сумароков, зная о ней, стал писать осторожнее и не умедлил сочинить похвальную оду императрице, как подобает лирику.

Сумароков жил мечтой о театре.

Ярославские комедианты и придворные певчие уже два года учились в Шляхетном корпусе, и наступало время закончить их подготовку. Русская труппа, надеялся Сумароков, скоро заставит потесниться французов и итальянцев.

Он совсем забросил лейб-компанию, пропадал в корпусе, занимаясь с актерами, и наезжал к Шувалову, чтобы поторопить указ о театре.

Иоганна снова ждала ребенка, редко покидала комнату, томилась в скуке и потому была раздражительна.

— Мне нужны деньги, — встречала она Сумарокова. — Я не могу выходить в старой шубе. Мужчина должен иметь средства, чтобы содержать семью. Иначе — зачем он женился?

— Я не подьячий, а офицер, — обыкновенно слышала она в ответ. — Взяток не беру, обхожусь жалованьем и помню, что за царём служба не пропадает.

— Может быть, — говорила Иоганна, — да зато мы раньше пропасть можем.

— Не пропадете, — бурчал Сумароков и, посмотрев на спящую дочку, скрывался в свою комнатку.

Разумовский знал о театральных планах Сумарокова и сочувствовал им. Он повысил своего генеральс-адъютанта в ранге — из полковников в бригадиры — и в мае 1756 года уволил его от правления лейб-компанских дел.

Указ о российском театре был заготовлен, ждал подписи Елизаветы Петровны в числе других срочных бумаг. Так пролежал он все лето. Императрица весьма не любила заниматься делами, и никто не мог заставить ее взять в руку перо, чтобы начертать имя на документах. Только имя, ибо никакого рассуждения или резолюции от нее при этом не ожидалось…

Лишь 30 августа указ наконец украсился подписью. Императрица соизволила учредить российский для представления трагедий и комедий театр. Помещение отведено ему в бывшем головкинском доме, что на Васильевском острове, близ кадетского корпуса. В театр брали актеров из обучающихся в корпусе певчих и ярославцев труппы Федора Волкова, а вдобавок к ним искали еще актеров из неслужащих людей, также и актрис. На содержание театра штате-конторе поведено отпускать в год по пять тысяч рублей.

Дирекция театра поручалась бригадиру Александру Сумарокову, и ему, сверх бригадирского жалованья, рационных и денщичьих денег, назначено из театральной суммы тысяча рублей и его из армейских списков не выключать.

Читая указ, Сумароков остался доволен этим пунктом. Он был офицером и не желал расставаться со своим званием. От штатской службы попахивало на него приказным душком, подьяческими плутнями. Но денег на театр отпущено мало. Французская труппа Сериньи, играющая в Петербурге, получает двадцать пять тысяч. Придворная контора готовит ей декорации, посылает музыкантов. А русскому театру таких льгот не предоставлено.

Однако с кем спорить? Указ подписан — и то хорошо. Дальше дело покажет.

Сумароков взял с собой из лейб-компании копииста Дьяконова для смотрения за театральным домом и выхлопотал ему чин армейского поручика. Потом подобрал в штат двух молодых людей из обретающихся не у дел копиистов. Один из них, почти мальчик, Саша Аблесимов, был ему известен: он переписывал иногда приказы и донесения для лейб-компанской канцелярии. В нем Сумароков не ошибся. Аблесимов стал ему верным помощником. Подражая директору, он задумал сделаться сочинителем и беспощадно марал казенную бумагу.

Не без волнения отправился Сумароков осматривать головкинский дом. Он хорошо помнил, как на его глазах вытащили оттуда хозяина, который закончил дни свои в далекой Сибири. Богато жил вице-канцлер, что и говорить! В его хоромах всем актерам найдутся квартиры. Стойте, да почему же только им?..

Сумароков с новым интересом обошел свои владения. Вот зала, здесь будут играть спектакли. Надо поставить сцену и привезти скамьи для зрителей; Вот уборные комнаты актерам. А другое крыло дома со сценой не связано, и в нем найдутся два-три покоя для директора театра. Он отвечает за подготовку актеров, за их поведение и просто обязан быть вместе с ними!

Возможность покинуть наконец Дебиссонов дом обрадовала Сумарокова. Иоганна будет ворчать — Нева осенью и весной отделит ее от карточных партнеров. Что ж, пусть ищет новых на Васильевском острове. Живут же здесь академики с женами по многу лет, не жалуются.

Сумароков попросил корпусное начальство отпустить актеров и певчих согласно указу, и в начале ноября в театр пришли братья Волковы — Федор и Григорий, Иван Дмитревский, Алексей Попов, Евстафий Григорьев, Лука Иванов, Прокофий Приказной. С ними надо было начинать спектакли. Через газету «Санкт-Петербургские ведомости» Сумароков известил, что в театр набираются актрисы. «И ежели сыщутся желающие быть комедиантками, то б объявились у бригадира и директора».

Новый театр открыл свои двери для всех. За вход брали деньги: билет — рубль, ложа — два рубля. Сборы подлежали сдаче в казну, дирекция на них рассчитывать не могла. Впрочем, с этаких доходов не разбогатеешь. Васильевский остров населяли ремесленники, огородники, мелкие чиновники, — кому придет в голову отнимать у себя рубль, чтобы посмотреть комедию? Соседи засмеют чудака. На зрителей из города надеяться нечего — далеко, в карете через Неву не проедешь, а понтонный мост чаще разведен, чем наведен бывает.

Первое же представление, состоявшееся 27 ноября, показало, что публика театр не поддержит. Ставили не трагедию, а веселую пьесу, комическую оперу «Танюша, или Счастливая встреча», но желающих посмотреть ее почти не нашлось.

Зима была трудной для театра. В головкинский дом зрители не ходили. Сумароков добился возможности играть по четвергам в оперном доме, когда французская труппа отдыхала. Для этого каждый раз нужно было просить особое разрешение у гофмейстера двора. Лишь в среду вечером становилось известным, будет ли выступать русская труппа. За немногие часы приходилось спешно все изготовить к спектаклю.