Александр Западов - Забытая слава

— Что вы такое говорите? — удивился Сиверс. — Ведь жалованье вам из театральных денег идет. Для чего ж вы его не берете?

— А для того я не беру, — быстро сказал Сумароков, — что актерам платить надобно и все необходимое по театру исправить. Да хоть бы не мешали мне, и то я рад, а тут, изволите видеть, как хорошее затею — тому препятствия. Комедианты — такие ж люди, господин гофмаршал, и, как прочие, болезням подвержены, а докторов и лекарств не имеют. Я сговорился с армейским лекарем и жалованье выкроил ему, принялся он лечить, а его, как нарочно, командировали на корабли, в море. Что учинил — не доискаться, а лекаря нет. Я и сам болен грудью, зрение теряю…

— Что ж волноваться-то? Вы директор театра, но не более того. Есть начальники постарше. — Сиверс приосанился. — Доложите им, о чем следует, а сами продолжайте командовать своими подчиненными.

— Да где они, подчиненные-то? — выкрикнул Сумароков. — Все на мне на одном. А сколько забот!

Загибая пальцы, он принялся отсчитывать:

— Перед спектаклем нанимать музыкантов, — придворная контора в них отказывает; покупать сало и воск для освещения; разливать по плошкам; делать публикацию о пьесе, всех уведомить; посылать за статистами; вызывать машиниста; подготовить залу; вызвать караул; смотреть за порядком, когда начнется съезд публики…

Пальцы обеих рук сжались в кулаки. Сумароков посмотрел на ноги.

— Хватает суеты, не правда ли? А у меня в команде два копииста, один из них мальчишка еще, у них своей работы по письменной части выше головы. Стало быть, директор сам везде поспевать должен.

Сиверс встал с кресла, прошел по комнате и остановился перед Сумароковым.

— Деньги у вас есть, — сказал он, — только вы сумейте их взять. Собирайте плату со зрителей, когда во дворце играть будете, безденежно никого не пускайте. Сбор разрешаю обратить в пользу театра. Каково?

Сумароков, негодуя, вскочил:

— Увольте, ваше сиятельство, искусством торговать не стану! С чином моим сборщиком быть не гораздо сходно. Сборы мне так противны и несродственны, что я сам себя постыжусь. Я не антрепренер. Я дворянин и офицер, да и стихотворец сверх того!

Он повернулся и вышел.

— Экая горячка! — сказал вдогонку Сиверс. — Кричишь напрасно, господин директор. Подпишу приказ — и пойдешь с кружкой по зале, ничего с тобой не случится.

— Нет, чем так страдать, лучше разрушить этот театр, а меня отпустить куда-нибудь на воеводство или заседать в коллегию. Я грабить род человеческий научиться легко могу, а профессоров этой науки довольно. Право, лучше подьячим быть, нежели стихотворцем!

Сумароков излагал эти взгляды Ивану Шувалову в разговорах и письменно, однако знал, что ни в какую коллегию он не пойдет и долгу поэта не изменит.

Роль театрального директора требовала гибкости. Сумароков ею не обладал, но кое-какие уступки вкусу публики делал и он.

— Трагедии ваши, Александр Петрович, — поучал Сиверс, — слов нет, высоки и значительны, да мрачны чрезмерно. Сегодня горести Трувора, завтра страдания Семиры, — на чем же отдохнуть взору, чем развлечься? Надо пополнять репертуар. Не изволите ли сочинить что-нибудь этакое?! — он щелкнул пальцами и подмигнул.

Сумароков и сам знал, что театру нужны новые пьесы. Были планы, идей, наброски — не хватало времени. Сутолока ежедневных забот обволакивала его талант. Расходившиеся нервы заставляли всюду искать врагов и завистников.

«Ломоносову — деревни, дом, фабрику, доходы, — думал Сумароков, — а мне и жалованье через пень-колоду, кругом в долгах. Сорок два года стукнуло, я в службе двадцать восемь лет, мои труды в словесных науках ничьих не меньше. Почему бы я не мог быть членом Академии наук, подобно Ломоносову или господину Тауберту и Штелину? Из них двое немцев, а я природный русский. Ученое собрание в Лейпциге избрало меня членом. Видно, русскому стихотворцу пристойнее быть избранным в немецкой земле, а в России немцам первые кресла… Да полно, кто ж этому поверит?!»

Сумароков сочинил для театра оперу «Альцеста». Музыку написал композитор Раупах, пели придворные певчие. На сцене были храм Аполлона, храм Верности, площадь, сад и царство адского бога Плутона, от которого Геркулес уводил Альцесту, жену царя Адмета. Опера посвящалась нежной любви: жена подменила обреченного богами на смерть мужа, оставив его жить «для счастия народа», но богатырь спас Альцесту из подземного ада. Сумароков славил верную любовь, как делал это в своих песнях.

Вторая опера — «Цефал и Прокрис», на музыку придворного композитора Арайи, была грустной: в ней изображалась разлука любовников, неизбежная, потому что так пожелали всесильные боги. Аврора, богиня утренней зари, полюбила Цефала и постаралась разлучить его с Прокрис. Супруги хранили взаимную верность, но воля богов сильнее человеческой. Не овладев Цефалом, Аврора подстроила так, что он выстрелом из лука убил свою Прокрис…

заключал оперу стройный хор придворных певчих.

Сумароков написал и поставил балет «Прибежище добродетели», драму «Пустынник», а по случаю победы над пруссаками под Франкфуртом сочинил пролог «Новые лавры».

В этом спектакле участвовали лучшие актеры труппы — Федор Волков, Григорий Волков с женой Марьей, Иван Дмитревский с женой Аграфеной. Они представляли античных богов, сошедших в санкт-петербургские рощи и увеселяющих себя беседой о благополучии России под скипетром Елизаветы. Гремели трубы и литавры, и Марс — его играл Федор Волков — рассказывал о победе русских войск, превознося их мужество и доблесть.

Для таких постановок деньги отпускались особо, и Сумароков был доволен, заказывая в счет парадных аллегорий актерские костюмы для пьес основного репертуара. На эти средства была поставлена новая трагедия Сумарокова — «Ярополк и Димиза».

Сюжет ее автор вымыслил. Имена всем героям дал «значащие», как он думал — «в русском духе». Князь российский зовется Владисан, его любимец — Русим, первый боярин — Силотел, наперсник Ярополка — Крепостат, все владеющие саном, сильные телом, крепкие статью люди.

Живут же они в большом беспокойстве по той причине, что сын князя Ярополк против воли отца полюбил Димизу, дочь боярина Силотела. Князь Владисан желает найти Ярополку более выгодную партию, запрещает ему мечтать о Димизе и подозревает Силотела в намерении свергнуть его. Угрозы напрасны — любовники не могут забыть друг друга. Разгневанный князь отправляет Димизу на казнь, и тогда Ярополк поднимает бунт против отца. Трон Владисана колеблется, и спасает князя Димиза. Она уговаривает Ярополка подчиниться родительской воле. Это в свою очередь смиряет Владисана. Князь сознает, что превратился в тирана, негодует на себя и соединяет любовников.