Александр Западов - Забытая слава

Потешив себя военной экзерцицией, царственный недоросль Петр III разъезжал по городу с любовницей Лизаветой Воронцовой, пьянствовал в домах приближенных, болтал всякие глупости. Трезвым его не видели.

Иностранные дипломаты доносили в свои столицы, что среди русских растет недовольство государем. Они уверяли, что если Петр III уедет к армии, которую он собирался вести на датчан, то в Петербурге может вспыхнуть восстание.

В Шлиссельбургской крепости сидел бывший император Иоанн VI — Иван Антонович, сын правительницы Анны Леопольдовны. Ум его от многолетних скитаний по тюрьмам был в расстройстве. Однако знали об этом лишь его караульные да пять-шесть человек в Петербурге. Но разве те, кто примутся готовить переворот в его пользу, так нуждаются в том, чтобы претендент был в здравом рассудке?! Имя свою роль сыграет, а дальше видно будет…

И другой вариант разочли дальновидные люди: переворот мог быть совершен в интересах наследника престола, мальчика Павла Петровича, а за его спиной правили бы сановники, ободряемые матушкой Екатериной Алексеевной.

О ней самой домашние политики как-то не думали. Зато сочувствие к ее судьбе становилось общим для военного и служилого Петербурга. Она страдала от пьяных выходок мужа и с приличной кротостью сносила его безумное поведение. Екатерина играла роль несправедливо обиженной, число ее друзей росло с каждым днем.

Сумароков мало вникал в петербургские новости. Лишенный своего театра, он перестал бывать во дворцу и взамен получил время, так необходимое ему для сочинительства. Политические известия приносила Иоганна. По старой дружбе она частенько наезжала к императрице, обедала с ней, игрывала в карты и передавала мужу обрывки услышанных разговоров. Острым своим носом Иоганна чуяла, что ее патронесса вовсе не так тиха и благостна, но в чем ее секреты — узнать не могла.

Не догадывался об этом и Сумароков — он в дворцовых шашнях искушен не был и рассуждал о них больше теоретически. То, что происходило вокруг, возмущало его — голштинское засилье, подготовка похода, нелепые приказы императора. Дворянская вольность не подарок для праздника, а средство к погублению дела Петра I. Сумароков хорошо знал русское дворянство и просвещения в нем не замечал. Возможность бить баклуши в поместьях, не служить, оставляя отечество без верных защитников, — вот чем должен был обернуться новый указ, и он отказывался назвать его благодеянием.

Бумага и перья манили Сумарокова. Он пробовал себя в новом роде — сочинял притчи.

Первые басни его, напечатанные в «Ежемесячных сочинениях», были замечены читателями. Сумароков отступил от принятого русскими авторами обычая писать и переводить басни шестистопным ямбом, какой употреблялся и для трагедий. Размеры, изобретенные Тредиаковским, казались ему нарочно придуманными, трудными для чтения. Сумароков взял разностопный ямб. Длинные и короткие строки придавали живость стиху, позволяли строить естественный диалог, складывались непринужденно.

Писал он легко, беседовал с читателем, балагурил, смеялся, не остерегался грубых выражений, и в уме его звучали фразы крепко сбитой крестьянской речи. Иные притчи выглядели сюжетной сценкой, изложенным в стихах анекдотом, пословицей, разыгранной между персонажами, иные были просто авторской речью, поучением, словом, репликой, обращенной к читателю.

Он сочинил притчу «Филин» — о Сиверсе:

Сумароков написал о коловратности света: собака кошку съела, собаку съел медведь, медведя — лев, льва убил охотник, того ужалила змея, змею загрызла кошка.

…Был Бирон — его съел Миних, оба они уехали в ссылку, вознесся Лесток — и нет его… Был канцлер Бестужев, но вот он потерял ордена и чины, теперь пошли в ход голштинцы — надолго ли? Надо думать, что нет. Ах, как все коловратно на свете!

Сумароков писал о том, что:

Он беспощадно бранил подьячих, обирающих просителей, порицал взяточников судей и требовал прямой расправы над ними, не надеясь уничтожить их пороки разумной сатирой:

Притчи быстро накапливались, и Сумароков подумывал издать их отдельной книгой. Но кого просить, куда идти за разрешением?

Все было смутно, шатко, решения дел откладывались на будущее. Близкое ли? Бог весть…

…Во время празднования мира с Пруссией, на торжественном обеде, в присутствии сотен гостей, Петр Федорович прокричал жене через стол: «Дура!» — и в тот же вечер приказал ее арестовать. Правда, его уговорили отменить это приказание, но кто мог поручиться, что завтра оно не будет отдано снова…

Екатерина поняла, что судьба ее висит на волоске, и предпочла сама позаботиться о собственной безопасности.

Путь тут был только один…

Ранним июньским утром Иоганна разбудила мужа.

— Довольно спать, отставной бригадир, — сказала она. — Мы едем в Петергоф.

Сумароков сел на постели, пригладил рыжие растрепанные волосы и потянулся за париком. Иоганна, уже причесанная, в пудромантеле, накинутом на парадное платье, взметнув облако пудры, вышла из комнаты.

В раскрытое окно доносился уличный шум. Сквозь молодую зелень кустов сирени Сумароков увидел василеостровских хозяек, идущих на рынок, рыбаков с корзинами их добычи, ремесленников, солдат и матросов — хлопотливую толпу петербургской окраины, занятую своими заботами.

Поездка к императрице в Петергоф, где двор проводил лето, должна была, как предполагал Сумароков, прояснить его положение. О новой службе он уже не думал, но жалованье по указу ему причитается, а где оно?! Своим пером он приносит пользу отечеству и занят настоящим трудом. Так надобно, чтобы о том знали подьячие из Военной коллегии и выписывали бы ему в срок бригадирский оклад.

Иоганна предпочитала бывать во дворце одна и ехала с мужем без особой охоты. Сумароков не умел поддерживав церемонные разговоры, скрывавшие под покровом светских любезностей ядовитые намеки, он повышал голос, начинал заикаться и не замечал, что собеседники просто подсмеиваются над ним.