Александр Западов - Забытая слава

— Оставьте, Александр Петрович, не говорите стихами. Я боюсь.

— Это еще не стихи. А почему бы не говорить мне стихами? Ты знаешь — ведь я поэт!

— Знаю. Я от боярышен ваши стихи выучила.

— Это хорошо, — сказал Сумароков, наливая рюмки. — Выпей со мной, Вера. Я сегодня полный афронт получил. И от кого?! Если бы ты знала… Не хочешь? Ну, я за тебя… Какие же стихи ты помнишь?

Вера нараспев прочитала:

— Вздор, какой пастух? Я все выдумал. Это вранье. Природное изъяснение чувств из всех есть самое лучшее. Понимаешь — природное! Вот послушай песенку, какую на Камчатке тамошние люди поют, в природной простоте живущие:

Он читал, скинув парик. Рыжие с сединой волосы поблескивали при мигающем свете заплывших свечей. Вера жалеючи смотрела на Сумарокова, неслышно отодвигаясь от стола.

Тихо приоткрыв дверь, она вышла из комнаты.

Сумароков открыл глаза, увидел, что Веры нет, попробовал встать, но передумал — и придвинул к себе графин…

Через день, в воскресенье, была коронация.

Кремль заполнили гвардейские и армейские солдаты в строю. Народ не пускали.

Екатерина в императорской мантии, хвост которой несли камергеры, сопровождаемая полусотней архиереев и архимандритов, вошла в Успенский собор, приложилась к иконам и села на трон. Ей поднесли корону. Золотой обруч императрица надела слегка набекрень, но, увидев волнение в глазах придворных дам, поправила корону и глубже нахлобучила ее на голову. Пушки с Красной площади открыли холостую пальбу. Началась церковная служба.

Литургию Екатерина слушала, стоя у трона. В правой руке у нее был скипетр, пальцы левой цепко захватили державу — золотой шар не умещался на маленькой ладони.

Первый член Синода, Новгородский архиепископ Дмитрий совершил миропомазание — начертил на лбу государыни крест кисточкой, помакнутой в сосуд с миром — составом, смешанным из благовонных веществ. Пение мощного хора, стрельба, шум толпы, окружавшей собор, создавали праздничный звуковой фон церемонии.

Коронованная императрица Екатерина Алексеевна возвратилась в Кремлевский дворец. Был объявлен указ о наградах. Из его строк сыпались ордена Андрея Первозванного, Александра Невского, бриллиантовые шпаги, придворные чины. Орловых возвели в графское достоинство, — Екатерина хотела сделать это еще в первые дни, но кое-кто заворчал, и пришлось подождать, — а Григорий награжден чином генерал-адъютанта. Эта новая должность обозначала главного телохранителя императрицы. «По Сеньке и шапка», — шептались генералы не адъютанты, слушая длиннейший перечень новопожалованных персон.

Олсуфьев не обманул — Сумарокова повысили в ранг действительного статского советника. Он равнодушно принял это известие. Службы все равно не было, а жалованье оставалось прежним.

Всю осень в Москве продолжались коронационные торжества — царские приемы, обеды, спектакли, маскарады, выезды в дома знатнейших вельмож, посещения монастырей, народные забавы и гульбища. Для москвичей готовилось невиданное зрелище — уличный маскарад «Торжествующая Минерва».

Сочинял и репетировал маскарад первый актер российского театра Федор Григорьевич Волков. Замысел его был парадным — аллегорией показать, как пороки гибнут, когда воцарилась Екатерина Алексеевна, она же богиня мудрости Минерва, и какое торжество по сему случаю происходит.

Литературной частью маскарада ведал Михайло Матвеевич Херасков, асессор Московского университета, поэт, издатель журналов. Он окончил Сухопутный Шляхетный кадетский корпус, намного позже Сумарокова, с юности знал его сочинения, весьма уважал автора, но писал на свой манер, с уклоном в чувствительность, в религию, и сатиры не признавал. Людей же исправлять, в чем нужду видел неотменную, полагал с помощью добродетельных примеров. Надобно наставлять, а не осмеивать, думал Херасков и так учил молодежь, собравшуюся вокруг него в университете.

Волков позвал и Сумарокова. Александр Петрович, огорченный неудачею своего «Слова», без большой охоты приехал в дом Хераскова, где Волков назначил ему встречу.

У Херасковых было тепло и уютно. Елизавета Васильевна, жена поэта, сама писала стихи, но не представлялась ученой дамой и с любовью несла заботы о муже и доме. Корешки книг в шкафах блистали позолотой букв, бумаги лежали на письменном столе ровными стопками, масляные портреты были протерты.

Чай сервировали в столовой. Сумароков подождал, не предложат ли чего-нибудь более занимательного, но посуды, похожей на бутылки, не обнаружил. Он откашлялся, выпил чашку чая и поторопился поблагодарить хозяйку. Волков пробовал печенье, сладкий пирог, торт, все похваливал и просил наливать ему чаю. Херасков степенно участвовал в трапезе.

Когда перешли в кабинет, Волков вынул из кармана тетрадь и, заглядывая в нее, рассказал Сумарокову о фигурах маскарада — процессии, которая должна была пройти по московским улицам.

Волков придумал двенадцать маскарадных групп. Сначала изображались пороки — пьянство, обман, невежество, спесь, мздоимство, несогласие, мотовство, затем показывались золотой век, мир и добродетель.

— Седьмое отделение — «Превратность света», — говорил Волков. — Знак его — летающие четвероногие звери и вниз обращенное человеческое лицо. Что и значит — превратный свет, несообразности отношений между людьми. А пойдут такие фигуры…

Он прочел по рукописи:

«Непросвещенные разумы.

Хор в развратном платье.

Два трубача на верблюдах и литаврщик на быке.

Четверо идут задом.

Лакеи везут открытую карету, в коей посажена лошадь.

Вертопрахи везут карету, в коей сидит обезьяна.

Люлька, в коей спеленан старик и при нем кормящий его мальчик.

Свинья в розах».

— Понимаю вашу идею, — сказал Сумароков. — Все наоборот в превратном свете. А что на следующем листе?

— Стихи Михайлы Матвеевича к этому отделению:

— Дальше их поочередно сочинитель называет, — пояснил Волков: