Эвелин Энтони - Елизавета I

У выхода в сад она остановилась и обернулась к Сассексу:

— Благодарю вас за поддержку. — Королева медленно улыбнулась ему, и он растроганно подумал, что ему ещё не доводилось видеть на женском лице более очаровательной улыбки. Она была наполнена симпатией и расположением, как будто он — единственный человек во всей Англии, которому Елизавета доверяет.

— Всегда к вашим услугам, ваше величество. Отныне и до тех пор, пока эта рука не истлеет в могиле!

— Знаю и благодарю за это Бога. — И бок о бок с Дадли она вышла в сад; за ними шла леди Дакр.

Они оставили леди Дакр сидеть на маленькой каменной скамеечке за живой изгородью из тиса, которая некогда служила оградой аптекарскому огороду кардинала Уолсея; леди Дакр посмотрела вслед королеве, чьё белое платье, рядом с которым сверкал золотым шитьём костюм Дадли, быстро расплылось в сгущавшейся темноте. Леди Дакр вздохнула: она знала, ждать придётся долго. Она недолюбливала лорда Дадли: он был на её вкус чересчур смуглым и выглядел слишком свирепо, а когда он смотрел на неё, в его сверкающих глазах мелькало нечто, весьма напоминающее презрение. Леди Дакр была кротким созданием; хотя она и боялась своей госпожи, но по-настоящему любила её и столь ревностно защищала её репутацию в кругу сплетниц-фрейлин, что это их удивляло. Королева была для неё воплощением мужества и самообладания — тех черт характера, которых, как знала леди Дакр, ей самой недостаёт. Возможно, такая сильная и уверенная в себе женщина, как королева, не страшится мужчин, подобно простым смертным. Возможно, она даже способна использовать их в своих интересах подобно тому, как они обычно используют женщин, не лишаясь при этом свободы и не теряя головы. Кэт Дакр всматривалась в полумрак летних сумерек до боли в глазах; должно быть, они ушли далеко — их голосов не слышно. Ну что ж, чем бы они там ни занимались, от неё, во всяком случае, ни Джейн Уорвик, ни леди Бедфорд ничего не узнают...

Между тем Елизавета и Дадли дошли до лужайки, тянувшейся вдоль берега реки. В тени вишнёвого дерева Роберт попытался её обнять. К его удивлению, она его оттолкнула; она была гораздо сильней, нежели казалась.

— Мы пришли сюда поговорить, — напомнила она ему.

— Мы и так только тем и занимаемся, что говорим, — нетерпеливо бросил Дадли. — Мы проживаем жизнь, как марионетки на сцене, кривляясь перед публикой. Видит Бог, мы редко остаёмся вдвоём, как сейчас... иди ко мне, дай мне несколько мгновений радости, умоляю!

Елизавета покачала головой и быстро отодвинулась к парапету, мимо которого текла вода; ему пришлось последовать за ней.

— Что ты предпримешь, если Эми согласится на развод? — спросила она. — Скажи мне, Роберт.

Он встал рядом с ней и, опираясь на шершавый камень, осторожно обнял её одной рукой за плечи.

— Я отправлюсь на завоевание единственной женщины, которая мне нужна, — ответил он. — Ты отлично знаешь, кто эта женщина.

— Ты намерен жениться на мне, Роберт? — Она взглянула на него; в сумерках её лицо казалось ещё бледнее обычного, а глаза чернее, чем речная вода, что текла у самых их ног.

— Да, и не успокоюсь, пока не женюсь.

— Я не из тех женщин, кого можно завоевать интригой или силой. — Её голос стих до шёпота. — Не думай, что меня можно взять наскоком, Роберт, и не пытайся пробиться благодаря мне к власти. Должна предупредить тебя заранее: тот, кто получит меня, никогда не получит мой трон.

— В этом нет нужды, — негромко ответил Дадли. — Я тебе уже говорил: я люблю тебя как женщину, а не как королеву.

Внезапно она повернулась и на этот раз пришла к нему в объятия; коснувшись рукой его щеки, она вглядывалась в его склонённое над ней лицо, будто пытаясь прочесть в его глазах ту же искренность, которая звучала в его голосе.

— Неужели ты вправду любишь меня, Роберт? Только ради меня самой, а не ради того, что я могу тебе дать?

— Больше жизни, — прошептал он, и в этот момент, когда до удачи, казалось, можно достать рукой, в его мозгу промелькнуло смутное подозрение, что он говорит правду. — Если бы я был свободен, а я обещаю, что буду свободен, вышла бы ты за меня замуж?

— Не знаю. — Теперь она смотрела через его плечо на смутно мерцавшую в густеющих сумерках Темзу. — Не знаю, Роберт. Я боюсь замужества. Вот мы с тобой стоим здесь и говорим о любви, а тебе никогда не приходило в голову, кто, может быть, когда-то шептался и целовался на этом самом месте, точь-в-точь как мы с тобой сейчас?

— Нет. — Дадли покачал головой. Он понятия не имел, что она имеет в виду.

— Мой отец и мать. — Сказав это, она отступила назад, и что-то не позволило Роберту коснуться её.

— Считалось, что он её любит, — хрипло проговорила она. — Чтобы жениться на ней, он перевернул Англию вверх дном, а не исполнилось мне и трёх лет, как он отрубил ей голову. Вот что такое для меня брак по любви, а может быть, и вообще любой брак — Бог его знает, Роберт. Я точно знаю, как мне поступать в любом случае жизни, мне известно, чего я желаю, кроме одного — того самого, что, как считают мужчины, для женщины такой пустяк. Ты просишь меня выйти за тебя замуж, а я не могу ответить.

— Можешь, можешь, — принялся уговаривать её Дадли. — Отринь от себя призраков, что тебя преследуют, госпожа, а вместе с ними и твои страхи! Если хочешь, можешь жалеть свою мать, но, ради всего святого, не бери её себе в пример.

— Мне не жалко моей матери, — перебила Елизавета; её взгляд был устремлён куда-то за реку, а бледное неподвижное лицо в свете только что взошедшей луны казалось высеченным из мрамора. — Она умерла как шлюха — вот и всё, что я о ней знаю. Мне не следовало об этом говорить, даже тебе. И ты больше этого никогда не услышишь. Тебе я тоже запрещаю говорить на эту тему.

— Как пожелаешь, — поспешно ответил он. — Пусть мёртвые покоятся с миром, поговорим о живых. Ты веришь, что я тебя люблю?

— Да. — Елизавета взглянула на него, и на её губах мелькнула почти мечтательная улыбка. — Я верю, что ты меня любишь, насколько ты вообще на это способен, мой Роберт.

— И, зная это, ты не можешь ответить мне, дать мне какую-то надежду?

— Как я могу что-то обещать, если у тебя уже есть жена?

— Но я собираюсь развестись с Эми, — возразил Дадли. — Тебе это известно, любимая.

— Когда ты будешь свободен, — сказала Елизавета, — тогда и наступит время тебе спрашивать, а мне решать. А теперь отведи меня во дворец, Роберт. Мы там слишком долго отсутствуем.

Проспав три часа беспокойным сном, перед рассветом Елизавета проснулась. Она отогнула угол полога; из соседних комнат доносился храп её фрейлин, а из-за открытого окна — первые птичьи песни. Она любила этот звук: тихое щебетание, перерастающее во вдохновенный гимн встающему солнцу. Это мирный звук, он полон счастья и неведения о том, что настающий день сулит встречу с врагом всех птиц — человеком, который выходит на охоту и снимает клобуки с голов смертоносных соколов и кречетов.