Виктор Потанин - Капли теплого дождя

Дело это уже далекое, еще шла война. Он в Заборку приехал к своей бабушке Татьяне. Та обрадовалась, забегала. Сразу к столу посадила, а на стол поставить нечего. Пришлось покормить лепешками из сушеной клубники — полевой, дикой ягоды, да молока стакан выпоила. Но что это за еда? Хотя бы для постороннего, а тут сам внук заявился. И бабушка Татьяна горюет.

— Да когда жо моя смёртна придет? Да когда жо? До чё мы дожили, а ишо до чё доживем? Приехал внучек, а покормить — нету… Пойдем-ко, Степа, по колоски?

— Пойдем! — Степа даже обрадовался, повеселел. Он любил ходить с бабушкой по грибы и по ягоды. А за колосками тоже в поле идти! Да и был опыт в этом деле у Степы. В Сосновке тоже колоски собирали, и Степа не отставал от взрослых.

Взяли с собой тележку, мешок и грабли и отправились потихоньку. Бабушка уже медленно ходит. К старости ноги чугуном наливаются — так тяжелеет кровь. Потому Степа не спешит, а идет медленно и вразвалочку, разговорами занимает:

— Баба, раньше как хлеба убирали?

— Раньше, Степа, комбайнов-то не было. И сейчас вроде не лишка. А после войны будет полно. Люди так говорят — я не знаю… А косили так наши хлеба. Возьмем литовки с грабельцами, да на поле. Да гектар за день выкосим — и падешь в перву борозду. Хоть водой отливай да откачивай. Почему так уставали? Гектар — совсем не простое дело, да рядок-то надо выложить хорошо. А за нами снопы идут, вяжут. Так и подбирали пшеничку. Ну, понял чё иль не понял?

— Понял, понял! — соглашается Степа. — А ты кем в колхозе работала?

Бабушка смеется, платок на голове поправляет.

— Ты, Степка, какой-то пытательной. Чё-то и будет жо из тебя? Да поди никого — сильно умной… Аха. А ты про колхоз? В колхоз мы сами первы зашли. Был тут колхоз в Заборке, назывался «Крестьянин». Я и на пашне робила, на лугу, за быками ходила. Да и конюшила, Степушка, конюшила! Коней у нас было тридцать пять штук! Как сейчас вижу — Фома да Рома да Евланя. У нас было три жеребца. Ох и ко-они! Так и звали по-человечески, А это, ничево, Степа. Лошади сильно умны, хороши, не хуже людей… У нас все в роду коней любят. А твой отец ото всех на особе. Без них и жить не мог даже. Как на войне-то обходится…

— А дедушка у меня был хороший? — не унимается Степа. Да и не часто ему приходится видеть бабушку Татьяну. Деревни хоть и рядом, а каждый день — не ускочишь.

— Вот хорошо — дедушку вспомнил! Доброй был, ласковой мужик у меня. Мы с ним даже в церкви венчались…

— В церкви?

— Да-а. Все пришлось… Я бы рассказала, да тебе рано.

— Расскажи!! — просит Степа ее, умоляет.

— Ну ладно, да не поймешь… Вначале записали нас в книгу церковну, а потом одели венцы. Это — корона такая, так называтся. Вначале на жениха, потом на невесту. Потом кольца одели, мы обменялися…

— Какие кольца?

— Ну, ладно, Степа, не буду я. Ты ничё не поймешь, да дитя еще… Ну разе только маленько… Значит так: нас к родителям жениха повезли. А там уж на столе состряпана булка. Из белой крупчатки, так и отпыхиват. Ее подают всегда стары родители. Жениху да невесте — ешьте, кусайте! Они из одного места и откусывают. Вот тут и примета. Если много жених откусил — все смеются да переглядываются. Значит, хорош будет пахарь! Если много невеста поела — тоже дело хорошо. Будет жена хозяйкой, помощницей, народит много деток… Вот бы сюда эту булку! Разговелись бы с тобой, подразнили животы… — бабушка смеется и Степа тоже.

А день хоть и осенний, а теплый. Небо высокое, чистое, только вдали собираются тучки. Потому тихо, просторно, не шевельнется травинка.

— Баба, гроза идет?

— Едва ли… В это время едва ли.

За беседой быстро идет время. Вот и поле. Рядом — лесок. Они тележку поставили, стали грести. Нагребут кучку, на тележку завалят и — прямо в лесок. Там колоски обмолотят, а зерно приберут. В мешке уже дно закрыло. И опять ходят, гребут. Бабушка ободрилась, повеселела, а Степе страшно. В Сосновке у них верховые поля охраняют и здесь, поди, так. Поймают — под суд отдадут. Уже были, случаи — отдавали… Все люди боятся суда, и Степа очень боится. Потому сейчас все время головой вертит — томит предчувствие, давит страх. И место здесь незнакомое. Хоть бы ветерок дунул или дождик пошел — все бы повеселее. Но кругом — тихо, безлюдно, и в тишине этой — страх. Он совсем довел Степу — даже спина замерзла. Бабушка поняла его, начала успокаивать.

— Голову-то отронишь! То ли боишься кого…

— Боюсь! Вдруг поймают нас, — и Степе еще страшней.

— Не надо, Степа! Кого ты… Мы не воруем, а подбирам. Не возьмешь колосок, он под снег уберется — и тогда никому… А мы насобирам, намолотим да каши наварим. Ох и будет каша да пишша наша! — ей даже весело, еще что-то сказала. Но он уже не слушал — он разглядывал верхового. Степа сперва ничего не понял. Да и верховой глядел на них спокойно, внимательно, только лошадь под ним танцевала и задирала голову.

— Баба, кто это?! — сказал Степа, не вытерпел. А она уж сама заметила, да как закричит:

— Беги, Степка, беги-и!

И он побежал со всей мочи. А верховой только и ждал этого. Но разве Степу догонишь? Да и страх придал силы. Вот и понесли ноги, от земли приподняли. Правда, лошадь тоже быстрая, резвая, да и выслужиться, видно, хотела. Она не бежала, прямо летела по воздуху, и Степа слышал уже храп за спиной. Верховой громко свистнул, и это еще подхлестнуло. Вот и лесок, вот и спасение — какой конь побежит на березы. Степа оглянулся — верховой стоял в нерешительности. Но вдруг заметил бабушку Татьяну. Да и как не заметишь. Она стояла с тележкой посреди самого поля, оцепенела. И верховой хлестнул лошадь и прямо на бабушку. Та схватила тележку и побежала. Откуда сила взялась — верховой не догонит. Может, не догонял специально, а потешался? Над кем и потешиться, как не над старым и малым. Наконец, догнал, кнутом замахнулся — и бабушка присела, как подрубили. Но он не хлестнул, а захохотал. Даже Степе издали слышно, какой густой, пьяный смех. Даже лошади стало стыдно, она понурила голову и обреченно мотала хвостом. Но это длилось недолго. Верховой гикнул и поскакал. Бабушка медленно поднялась, оглянулась и опять присела на землю. Когда Степа подошел, она плакала:

— Изъедуга проклятой!.. Это Ванька Демидов, объездчик. Нальет глотку и ездит. И стегат кнутом нашего брата. Таких и в армию не берут чё-то. Говорят — больной, больной, а вино халкать — здоровой… — последние слова она уже сказала твердо, спокойно. Поднялась на ноги и взглянула на Степу.

— Я жо за тебя напужалась. Думаю, Ванька догонит — захлестнет с первого раза. А у тебя ноженьки-то добро бегают. Вот и гляди, что слабой, худой… — она засмеялась и похлопала его по спине.

— Ничё, придем сичас, каши наварим, пшеничку-то Ванька не вытряхнул. Вот и будет каша да пишша наша… — и опять смеется бабушка Татьяна.