Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Это были люди, в чьих руках была вся реальная полнота власти, старшие в своих родах. С их смертью уйдёт и старая патриархальная Русь, девятивековые традиции, да и само боярство умрёт вместе с ними.

Двадцатилетняя царица Наталья Кирилловна одиноко сидела в своём ложе и ждала начала постановки. Мелодично заиграла музыка, над сценой был зажжён высокий канделябр, и сцена ожила. Действие пьесы «Эсфирь» рассказывало о событиях, происходящих при дворе персидского царя Артаксеркса. Начиналось оно с пира, происходящего в столице государства, Сузах, и этот пир длился уже не первый день. Во время пира царь захотел показать приближённым свою красавицу жену Астинь, которая, однако, капризно отказалась выйти к гостям. Тогда царь изгнал строптивую жену и женился на бедной сироте Эсфири, воспитанной его наставником Мардохеем. Мардохей раскрыл заговор против царя, спас ему жизнь, но тем самым навлёк на себя ненависть первого советника Амана. Аман решил уничтожить Эсфирь и Мардохея. Но все его козни были разоблачены, и сам он был повешен на верёвке, которую приготовил для Мардохея.

Царь же назначил Мардохея своим первым советником.

Наталья сразу поняла, по чьей подсказке было поставлено именно это греческое произведение. Она вспомнила детство, когда она босиком или в лаптях бегала по улицам Смоленска. Как она первый раз увидела Артамона Матвеева, как отец, столбовой дворянин с двухсотлетним родом, заискивал перед ним, сыном дьяка. Как почти одновременно сыграли свадьбы брат отца и Артамон Матвеев, женившись на сёстрах, дочерях выходца из Шотландии Гамельтона. Как после этого она оказалась на Москве в доме Матвеева. Она многим была обязана ему, своему воспитателю. И, несмотря на назойливость постановки, даже за неё была благодарна ему.

Наталья Кирилловна взглянула на бояр, что сидели затаив дыхание, почти не шевелясь. Была видна злоба на лице Милославского, он явно понял намёк постановки. Лицо старика князя Хилкова было умилённым, добродушного Воротынского — заинтересованным, Хованского — наигранно величавым.

«В случае беды кто из них поможет ей?»

За дверью ложи послышались приглушённые звуки и шорохи, и царица с любопытством приоткрыла её. В проходе стояла Евдокия Григорьевна Матвеева.

— Ой, тётушка, я так рада тебе видети, — обрадовалась царица.

— Ия тебе, матушка-государыня, так рада, так рада.

— Тётушка, Евдокия Григорьевна, рази я тебе государыня, величай как раньше, Наташенькой. — Затем добавила: — Ты хоть обними мене.

Две молодые и красивые женщины Москвы обнялись, мелодично позвякивая задевающими друг за друга монистами. Затем Наталья Кирилловна усадила пришедшую, прикрыла дверь и села сама.

— Как же величать тебя, государыня, просто Наташенькой, вон ты уже и матерью стала, — улыбаясь, произнесла Матвеева.

— Да, Петенька у меня уже большой, а глазки такие умные, но почему-то немного навыкат. Во што ручками вцепится — не оторвёшь. У отца мово клок волос из бороды вырвал, а его государь теперича во главе Казённого приказу поставил, а брата Ивана к себе постельничим взял. Ой, да што я, ты всё то ведаешь небось и так.

— Да, Артамон рассказывал. Вроде усё хорошо, а в очах у тебе печаль, государыня.

— Не приняла мене семья Алексея Михайловича, ни сёстры его, ни дочери. Съесть готовы.

— А ты плюнь на них, хто они ести. Главное, государь тебе любит, вот и радуйся жизни. У тебе теперь свой театр, пиры собирай-устраивай. Артамон Сергеевич трёх белых венгерских иноходцев купил, снег выпадет, на саночках как вихри кататься будем.

Наталья и Евдокия опять обнялись, но уже как подруги. В это время кончилась постановка, она так понравилась государю, что он приказал играть её заново. Чтобы не чувствовать голод, яства царю и боярам принесли прямо в Потешную палату. Перед каждым поставили столец со всевозможными кушаньями, и по тому, как кто принялся за еду, можно было понять, как он захвачен постановкой.

Царице принесли обжаренные фазаньи крылышки и её любимые яблоки. Но Наталья Кирилловна ждала обещанной музыки, флейтиста-тальянца и поделилась всем с подругой.

До тёмной ночи бояре находились в Потешной палате, услаждая свой слух и свои очи, но так и не решили, как относиться к театру.

Андрей Алмазов второй день метался по дому, и главное, сам не мог понять почему, что-то мотало и трепало душу. Наконец он осознал, что хочет увидеть Алёну, хотя бы издалека, хотя бы ненадолго. Он накинул стрелецкий кафтан и вышел со двора. Сентябрь ласково обогревал улицы города. День был в разгаре, и царёвы швеи ещё не должны были покинуть Кремль. Андрей поспешил к Никольским воротам. В карауле были стрельцы царёва стременного полка. Старшим среди них был сотник «боярский сын» Пётр Лазаревич Стрельцов. Андрей хотел незаметно проскочить, но сотник остановил его:

— Штой-то тебе на красный двор несёт не ко времени? Боярин князь Милославский по Кремлю мечется, со усех лишнюю кожу сымает.

— Начнёшь на людей бросаться, то был вторым человеком после царя, а то стал одним из пятнадцати ближних, — зло ответил Андрей, затем, внимательно всмотревшись в глаза Петра Лазаревича, медленно произнёс: — Я туты случайно твово брата видал, Сеньку; разбойничает он зло между Ростовом и Переславлем-Залесским.

— Я за брата не в ответи, — огрызнулся Стрельцов.

— А я тебе и не дознальщик, штобы судить, так, к слову сказал. Мене к Боровицким воротам надоть, может, попробовать проскочить.

— Зря. Лучшей вокруг Кремля. Не буди лихо, пока оно тихо.

— Ладно, уговорил, — согласно кивнул головой Андрей и, развернувшись, вышел из Кремля.

Идя вдоль рва к Боровицким воротам, Андрей задумался о судьбе братьев Стрельцовых и о своей. Брат его Семён давно в стольниках при дворе, а он как был не пойми что, так и остался. Может, бросить всё и просто жить? Но у него почему-то просто не получается, всегда с какими-то вывертами.

Андрей обошёл Кутафью башню и Троицкий мост стороной, от греха подальше. Здесь боярские улицы кончились и начинались купеческие, уходящие как раз в сторону Хамовников. Все закоулки здесь охраняла купеческая дворня, которая даже на стрельцов смотрела с недоверием. Дойдя до Боровицких ворот, он встал поодаль, чтобы его не очень было видно. Теперь ему оставалось только ждать. Время шло, а он всё стоял и смотрел на ворота, в которые постоянно кто-то входил и выходил.

«Што энто я туты делаю, — подумал про себя Андрей, — ведь всё равно в душе ея простить не смогу».

Алёна появилась неожиданно, но не это было главным, она была не одна. Вместе с ней вышагивал второй после Ушакова царёв иконописец Богдан Салтанов. При виде красавца армянина в глазах Андрея потемнело, всего ожидал, но не этого. Медленно он последовал за ними, стараясь не попасть на глаза Алёне.