Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Царевич Фёдор сидел озабоченный, поговорить с отцом перед пиром ему так и не удалось. Ссора, одно время начавшая затихать, разрасталась с новой силой, к чему приложили немало стараний сестра Софья и тётка Татьяна. Обе спесивые, настырные, задумавшие что-то своё. Но он-то здесь при чём? Почему он не должен видеть отца, брата, который чертами напоминал его самого, не видеть даже дядьку, князя Воротынского, и других близких и родных ему людей? Почему он такой безвольный и постоянно позволяет сестре Софье поступать по её, а не по его?

Всё новые и новые блюда вносились и ставились на столы, менялись вина и водки. Нескольких упившихся уже отправили домой. Уставший царевич Пётр уснул на руках брата и под охраной десяти рынд и сорока стрельцов был отправлен к матери в Преображенское. А Фёдор всё сидел, дожидаясь конца пира, желая обязательно обо всём поговорить с отцом, но его желанию не суждено было осуществиться. Далеко за полночь царь Алексей Михайлович отправил сына в опочивальню, а когда царевич Фёдор проснулся, царь уже отъехал в Преображенское.

Наконец-то воевода князь Григорий Ромодановский получил дозволение действовать. Переговоры с гетманом Дорошенко зашли в тупик. Но теперь сам Ромодановский не спешил выступать на правый берег. Всю весну и всё лето гетман Самойлович держал войско в боевой готовности, и большая часть рабочих рук Малороссии оказалась не у дел. Половина пахотных земель осталась незасеянной, и если теперь не собрать оставшееся, Украину ждал жестокий голод, как и войско, ибо войско без провизии небоеспособно. Мало того, князь выдвинул в степь разъезды, заставив стрельцов косить траву, заготавливая сено, поскольку военные действия отодвигались на зиму, когда больше придётся опираться на конные полки.

Но как Ромодановский ни старался, на Украину при шёл голод, и без подвоза припасов двигаться на правый беpeг было невозможно. Военные действия откладывались на зимний период.

Совсем по-другому дело обстояло на Дону. Полковник Григорий Косагов приставил к воеводе Ивану Хитрово атамана Минаева и капитана Чурсина, и те беспробудно поили того. Оставшись без надсмотра, Косагов не только взял Калаченские башни, но по течению Дона спустился на двадцать вёрст и поставил небольшую крепостцу. Подошедшие татары хотели её сжечь, но при виде восьми тысяч казаков отступили обратно в Крым. А с наступлением октября за перекоп до весны не выступали.

Первый снег припорошил крыши домов, теремов и церквей и почти сразу потёк. Алёну нашли в переулке Собакина вышедшие за водой бабы. Она лежала на этом первом снегу, рядом валялся камень, который ей пробил голову. Алёна лежала сжавшись, босая, в порванном сарафане. Утренний грабитель снял с неё почти всё, что мог. Трое ткачей после прибытия ярыг со стряпчим отнесли тело в дом и молча уложили на стол, как раз когда туда при был Андрей.

Кровь запеклась в волосах на темени, щёки побледнели, но даже в таком виде она была как живая, своя, родная, в чью смерть верить не хотелось. При взгляде на Андрея ткачи попятились и поспешили вон из дома. Рука убиенной свалилась со стола, Андрей взял её да так и оставил в своих руках. Из красного угла с иконы на него смотрели колющие глаза Спасителя.

— Господи, за што ты так коверкаешь жизни людей? Пошто разлучаешь именно с теми, с коими хотел бы жить? Пошто, Господи?

Горло сдавило, и рыданье вырвалось наружу само собой. Эти слёзы были очень горькими.

Излив душу и омыв её слезами, Андрей приказал холопу отвезти четырёхлетнего сына Алёны к Авдотье, а затем найти Савелия Сивого. Затем сам растопил баню, омыл в последний путь Алёну, одел её в лучшие наряды, которые сам ей дарил.

К полудню Сивой привёз попа и домовину, выдолбленную из ствола толстенной сосны. Оставив попа отпевать умершую, Андрей отправился в таможенно-пошлинную избу в Хамовниках. По дороге зашёл в церковь Святого Николы и чуть ли не силой, ничего не говоря, поволок с собой священника. Отец Никодим, маленький, тщедушный, со страхом смотрел на Андрея.

Таможенная изба — каменный дом в два этажа с узкими окнами и отбелёнными стенами. Не считая приставов, старост ткачей и приказчиков-перекупщиков, во дворе никого не было. Остановившись в центре двора, Андрей поклонился на все четыре стороны:

— Здравы будти, ткачи московские, люди не бедные, закрома добром набившие. А Хамовники до сих пор без каменного храма. То считаю позор всяму вашему цеху. Сегодня утром была убиенна Алёна Хромая, царёва швея. Жалую на поминание её души и на заклад новой каменной церкви в Хамовниках две тысячи рублей серебром.

— Пиши список, — закричал один из мастеровых приставу, — и я триста целковых дам.

— И я дам, сто восемьдесят.

— И я полтораста отсчитаю.

Всё новые и новые голоса раздавались со всех сторон. Ошарашенный отец Никодим стоял и смотрел на всё это. Так начались сборы на строительство каменной церкви в Хамовниках.

Алёну похоронили, и Андрей медленно побрёл от могилы. На душе было совершенно пусто.

В дом, куда он раньше так стремился, набились люди, желающие на дармовщинку, на деньги, отпущенные им на помин души умершей, хорошо поесть, и более ничего. До смерти Алёны им не было никакого дела. Помянув убиенную, выпив всего одну лишь чарочку, Андрей покинул дом, оставив всё на Сивого. Отпевавший Алёну поп увязался за ним и семенил сзади.

— Ты, господине, не особо расстраивайся, — всё ещё гнусавил он, — ворованное счастье долгим не бывает.

— Энто как же?

— Она была мужня жена, ты их семью, Богом освящённую, порушил, Бог и прибрал вначале era, а опосля ея.

Андрей резко остановился:

— Шёл бы ты отседова, батюшка, а то как бы Господь и тебе не прибрал.

— У, шальной... — испугался поп и поспешил в ближайший переулок.

Андрей развернулся и двинулся к дому. В сенях его ждала жена:

— Где же энто видано, штобы на помин гулящих жёнок тыщи отдавались?

Слухи быстро долетели до дома. Москва — что большая деревня, и языки здесь чесали столь же рьяно.

— То мои деньги, моими кровью и потом заработанные, а не то што я за тобой в приданое взял, што с ними хочу, то и делаю.

— Твои деньги, а о детях ты подумал?

Андрей махнул рукой, обошёл жену, прошёл в опочивальню. Оксинья пыталась последовать за мужем, но он запер дверь на задвижку и завалился, не раздеваясь, спать, почти сразу погрузившись в глубокий сон.

Он проснулся, когда уже начало темнеть, до прихода домой брата Семёна, и снова ушёл из дома. Переодевшись у Авдотьи в горбуна, он бродил из кабака в кабак, выискивая хотя бы небольшой намёк на убийцу Алёны. На пятый день нарвался на парня, продававшего заячью шубку, что он подарил Алёне и в которой она вышла в то утро. Купив шубу, он пригласил парня обмыть покупку в кабак на Волхонку, потряся перед его носом мошной, набитой серебром. Тот, неведомо чему ухмыляясь, согласился.