Александр Немировский - Пифагор

— Надеюсь, что также телятины, баранины и свинины, — добавил Пифагор.

— Как?! — воскликнул суффет. — Ты вообще не употребляешь мяса?

— Камбиз объявил вам войну из-за собак. Мне бы его власть... Я бы ополчился против всех, кто питается теми, в ком бессмертная душа.

Суффет с удивлением взглянул на своего спутника, видимо желая возразить, но, в последнее мгновение поняв, что Пифагор шутит, только улыбнулся.

Запряжём мы все ветры в морские свои колесницы

Из ливанского кедра и тонкого нильского льна,

Океанские зори нам однажды раскроют ресницы,

И у Южного Рога на гребень поднимет волна.

— Ну как? — спросил Абдмелькарт, показывая на накрытый овощами и фруктами стол. — Это, надеюсь, тебя устроит?

— Я не ем ничего, в чём есть или была душа, и радуюсь изобилию плодов Семлы.

— Первый раз слышу это имя, — признался Абдмелькарт.

— У фракийцев оно обозначает и почву, и весь наш мир. Родственные фракийцам фригийцы, обитающие напротив нашего Самоса, Семлу называют Семелой и почитают как великое божество, мать Диониса.

— Может быть, ты всё же вкусишь какой-либо из даров этой Семлы, или Семелы? — предложил суффет.

Пифагор потянулся к серебряному блюду с яблоками и взял самое крупное, но, к удивлению Абдмелькарта, не поднёс его ко рту, а стал ловко вертеть пальцами.

— Этот плод евреи, страну которых я посетил по пути из Тира в Вавилон, признают первым, который вкусила женщина, сотворённая из бедра первого мужа. Нелепая басня. Мужское и женское изначальны, как мгла и свет. Я же хочу обратить внимание на форму этого плода. По закону подобия такую же форму должен иметь мир, в котором мы живём.

— Но ведь считают, что Земля — диск.

— Как я имел возможность убедиться, о форме Земли и о том, какие силы поддерживают её в пространстве, нет единого мнения. В Индии полагают, что плоская Земля покоится на слонах. В дни, когда мой отец был ещё мальчиком, египетский фараон Нехо, которого, кажется, мучил тот же вопрос, что и нас с тобой, приказал финикийцам, своим подданным, оплыть Ливию.

— Да-да, мне известно об этом великом плавании наших предков, славу которого присвоил себе фараон с этим именем, — вставил Абдмелькарт.

— В Тире, — продолжил Пифагор, — мне показали отчёт мореплавателей, и я обратил внимание на то, что, плывя на юг, они достигли выжженной солнцем земли, южнее которой становилось всё прохладнее и прохладнее. Это позволило мне составить мнение о форме Земли.

Пифагор пододвинул к себе светильник и поднёс к нему яблоко.

— Представь себе, что светильник — Солнце, а яблоко в моей руке — наша Земля. Солнечные лучи падают на выпуклую часть. — Он провёл ногтем полоску. — Вот здесь — невыносимая жара. А здесь, по обе стороны полосы, — прохладнее и прохладнее. А здесь...

— Здесь сплошной лёд! — вставил суффет.

— Как ты догадался?!

— Не догадался, а знаю от застрявшего в этих льдах нашего наварха Гимилькона, моего родственника. Однажды по пути к острову, населённому кельтами, ураганный ветер занёс его гаулу в край вечного холода. Судно вмёрзло в лёд, и во мраке вокруг него с рёвом ходили медведи цвета того же льда.

— Белые медведи! — воскликнул Пифагор. — Наверное, отважный наварх, о котором ты говоришь, направлялся на остров к западу от Европы. В донесении нашего морехода Колея он назван Оловянным. А вот есть ли океанские острова к западу от Ливии?

Абдмелькарт задумался.

— Не буду говорить с чужих слов! Три дня назад возвратился из плавания мой сын.

Суффет хлопнул в ладоши. Появившийся почти мгновенно слуга был послан за юношей. Пока его искали, суффет успел рассказать Пифагору о кораблях с переселенцами, которым предстояло обосноваться на океанском побережье Ливии, против Гадеса.

Сын суффета оказался худощавым юношей лет тридцати со светлыми вьющимися волосами и голубыми глазами, более похожим на эллина, чем на финикийца.

— Ганнон! — обратился Абдмелькарт к сыну. — Мой друг Пифагор интересуется океанским побережьем Ливии и островами к западу от него. Если я не ошибаюсь, мне кажется, какой-то остров за последнее время был там открыт.

— Гадесцы давно знали об этом острове, — отозвался Ганнон. — Прошёл слух, будто года три назад туда был занесён бурей тирренский корабль. Проверяя это, я побывал в Тиррении и побеседовал с кормчим. Он мне сообщил, что остров расположен в четырёх днях плавания от Ливии и что на нём имеются судоходные реки и роскошные леса, могущие прокормить своими плодами большое войско. После высадки колонистов я надеюсь побывать на этом острове, а также совершить плавание к Южному Рогу, к могучей реке, которая, как говорят, полна крокодилами.

— Не от этой ли реки отходит Нил? — поинтересовался Пифагор.

— О землях и народах к югу от великой пустыни нам известно лишь от чернокожих рабов, которые попадают на наш рынок. И я вряд ли смогу проверить верность полученных от них сведений. Моя задача — очертить линию океанского побережья материка с бухтами, мысами и реками и дать его описание для будущих мореходов.

— И тогда, — вставил Пифагор, — вместо чертежа центральной части Внутреннего моря на стене, что в здании вашего Совета, появится чертёж океанского побережья Ливии?

— При этом заселённого нашими поселенцами! — воскликнул Абдмелькарт. — Довольно нам квакать вокруг этой лужи, подобно лягушкам! Нас ждёт океан. Мы направим туда наши морские колесницы и запряжём в них океанские ветры. Мы достигнем Южного Рога и вдоль южного побережья Азии двинемся к Индии, стране сокровищ.

Пифагор поднял яблоко.

— Или воспользуетесь более коротким, западным путём в эту страну чудес, где мне посчастливилось побывать, — путём, которым не плавал ещё никто, и тогда вы убедитесь сами и сможете сказать остальным, что Земля имеет форму шара, совершеннейшую из форм.

Отец и сын обратили на яблоко заворожённые взгляды.

— Может быть, нам удастся сделать и это, — проговорил Абдмелькарт после долгой паузы. — И если вдруг между Ливией и Индией окажется какой-нибудь неведомый материк или остров, мы назовём его Пифагореей.

Трое суток попутный ливийский ветер без устали гнал обретшие свободу корабли. На палубах вовсю шла игра. Потрескивание парусов дополнялось стуком костей и азартными выкриками. Кто-то изготовил крюк и поймал на кусок прогнившего мяса жадную морскую лисицу. Её долго тянули за кормой, а затем искусно вытащили на палубу и под радостные вопли прикончили. Забавы прекращались лишь с появлением встречных кораблей. Тогда все сбегались на один из бортов и пялились на проходящих, как на невидаль.

Чего только не везли в Кархедон — и рыжеволосых, скованных по двое рабов, видимо кельтов, и необструганные брёвна, и слитки меди. На второй день плавания обогнали корабль с железными клетками на палубе. В них перевозили зверей Ливии. Особенно самосцев поразил страус, о котором они много слышали, но увидели впервые. Никомах уверял, что зверей везут на продажу к тирренам, которые, по его словам, держат их в огороженных местах в своих поместьях, а в городах показывают охочей до зрелищ толпе.