Александр Немировский - Пифагор

И вот корабли один за другим прошли в гавань и в том же порядке заполнили линию мола, где теснилось несколько рыбачьих судёнышек.

Тилар начал утро с хождения на руках и, к восторгу самосцев, так обошёл всю палубу. Потом он приблизился к Пифагору, и тот, похвалив его, начал рассказывать о своём учителе Ферекиде.

И вдруг с мола, к которому был пришвартован «Минос», по сходням взбежал незнакомец. Тёмный загар его лица подчёркивался курчавой белизной бороды. Не представившись, он заговорил срывающимся голосом:

— Увидел я с мола сначала болтающиеся ноги, а затем услышал ионийскую речь. И не просто речь, а беседу, подобную тем, какие вёл со мною незабвенный Анаксимандр.

— Ты его ученик? — обрадовался Пифагор. — Вот неожиданность! Ты знал Анаксимандра?!

Незнакомец гордо выпрямился.

— Да! И это единственное достояние, которым меня наградило отечество. Давай познакомимся. Ксенофан из города, погубленного роскошью.

— Из Сард? — удивился Пифагор. — Но ведь ты эллин.

— О нет, не из Сард, а из Колофона, заболевшего лидийским недугом. Об этом моя элегия:

— Вот что! Ты ещё и поэт?! А я с родины Асия! Перед тобою Пифагор.

— О, ты самосец! — воскликнул Ксенофан. — А ведь я несколько лет назад посетил твой остров, побывал в Герайоне, насладился зрелищем пробитой горы, обошёл ваш акрополь, а внутрь меня не пустили. Уплыл, разобиженный. Значит, и до вас наша общая беда докатилась. Хотите построить новый Самос? А ты, судя по всему, ойкист [39] Ойкист — в греческих государствах лицо, избиравшееся для организации колоний. ?

— Нет, Ксенофан, мы беглецы и, так же как ты, не можем вернуться на родину и даже не знаем, что с нею. А ты откуда и куда держишь путь?

— Лет десять я жил в Занкле по ту сторону пролива. А потом меня лишили гражданства. Собираюсь обосноваться неподалёку. Городок тут есть. Ранее Гиелой назывался, а когда фокейцы в нём поселились — Элеей. Фокейцы, как всем известно, народ торговый, дерзкий, неугомонный. Надеюсь, их мои воззрения не напугают.

— Давай спустимся на берег, — предложил Пифагор.

Некоторое время они шли молча мимо самосских кораблей, лениво покачивавшихся на волнах.

— После бегства из Колофона я много странствовал, — начал Ксенофан первым.

— И где же ты побывал? — спросил Пифагор.

— Первой страной, какую я посетил, был Египет, — продолжил он. — Я поднялся по великому Нилу до порогов Слоновьего острова. В Мемфисе я видел, как египтяне оплакивают бога, и сказал им: «Если вы считаете оплакиваемого богом, зачем же его оплакивать?» Меня едва не побили камнями. Эта древняя страна поражена суевериями. Кому только не поклоняются египтяне, кому не приносят жертв! Да и мы, эллины, недалеко ушли от них. Я отрицаю богов Гомера и Гесиода, сладострастных, лукавых, лживых, как люди, творящие их по своему ничтожному подобию.

— Не эти ли воззрения заставили тебя покинуть Тринакрию?

— О нет! У них в почёте атлеты. Когда я высмеял их любовь к грубой силе, у меня появилось много врагов.

— И неудивительно, — заметил Пифагор. — Атлеты — гордость Эллады. И если ты выступаешь против роскоши, тебе бы надо воспевать атлетов.

— Когда я был в Посидонии... — вновь заговорил Ксенофан.

— Так это был ты?! — перебил Пифагор. — А ведь я тоже с недавнего времени мечтаю об основании школы.

— Это преисполняет меня гордостью! — воскликнул Ксенофан. — Ионийцы приобретут славу первых учителей Европы.

— Будучи первыми учениками Азии, — вставил Пифагор.

— Которая сделала нас изгнанниками, — добавил Ксенофан.

— Конечно же, — продолжал Пифагор, — отношения наши с Азией не всегда дружественны. Но ведь ученикам, когда они становятся с учителем вровень, дозволяется вступать с ним в спор. В диалоге мы не просто стараемся доказать свою правоту. Мы — и это главное — постигаем в нём сами себя. И время этого постижения, мне кажется, наступило. А бежим мы не от Азии, а от того, кто взял над нею власть.

Вдали на пригорке Пифагор заметил Дукетия, беседующего с каким-то человеком, и понял, что это тирренский наварх.

— Прости, Ксенофан, — проговорил он. — Сейчас должно решиться, выпустят ли нас тиррены из гавани, да и Регия я ещё не повидал.

Дукетий, заметив Пифагора, отделился от своего собеседника и поспешил навстречу.

— Договорились! — крикнул он ещё издалека.

Приблизившись, он сказал:

— Никаких препятствий нет. Можешь отплывать хоть сегодня. Советую тебе остановиться в Кротоне и там решить, плыть ли дальше или зазимовать. До Кротона при этом ветре не больше двух дней пути.

Пифагор положил руку на плечо кормчего.

— Плавание с тобой было не только спокойным, но и поучительным. И сын твой мне понравился.

Место Дукетия у кормового весла «Миноса» занял Никомах, знавший это побережье и в юности плававший на кораблях своего отца. Пифагор решил стать у второго весла, ибо уже привык находиться рядом с кормчим.

— Я вижу, для тебя это дело не новое, — проговорил Никомах, наблюдая, как Пифагор справляется с кормовым веслом.

Пифагор отбросил ладонью к затылку растрёпанные ветром волосы.

— Конечно, — подтвердил он. — Мы сами порой не понимаем, откуда у нас берутся навыки. Одному удаётся сразу, а другого сколько ни учи — бесполезно.

— Взгляни! — воскликнул Никомах. — Показались тирренские корабли. Пасут они нас.

Пифагор начал считать появившиеся на горизонте паруса.

— Интересный народ, — проговорил посидонец. — Второго такого на свете нет.

— А откуда ты тирренов знаешь? — спросил Пифагор. — Ведь твоя родина от их земли далеко.

— Далеко? — удивился Никомах. — А разве тебе не известно, что многие тирренские города находятся в Кампании? От Посидонии до отстроенных тирренами Помпей при попутном ветре полдня плавания. Тиррены — наши соседи. Их у нас сердаями называют.

— Откуда это название? — заинтересовался Пифагор.

Никомах пожал плечами:

— Не знаю.

Сикелийский берег стал понемногу удаляться, когда же Никомах круто повернул своё весло, сразу оказался за кормою. Судно вышло из пролива и, обойдя носок педила, двигалось параллельно подошве.

Берег Италии был гористым, напоминая очертания возвышенного, занятого отрогами Керкетия побережья Самоса. «Я переместился с носа на корму, — подумал Пифагор, вспоминая оплыв. — И сколько произошло за эти два месяца событий!»

— Здесь окончание хребта, перерезающего полуостров по центру, — пояснил Никомах. — С него, называемого Апеннинами, текут почти все реки Италии. Её так называют по Италу, царю обитавших здесь в старину сикелов.