Александр Немировский - Пифагор

Афиняне, успевшие за несколько месяцев привыкнуть к неизменности, с какой в одно и то же время босоногий мудрец проходил по агоре, ни к чему не прицениваясь, а вечером возвращался через неё, сразу же заметили его исчезновение. И поскольку о самосце рассказывали всяческие чудеса, вспомнили басни и о других то исчезавших, то появлявшихся чудотворцах. Ведь и критянин Эпименид, сумевший много лет назад очистить Афины от Килоновой скверны, как-то раз заснул в пещере, а затем, пробудившись, вернулся к себе домой и застал там всё изменившимся до неузнаваемости и лишь после встречи с постаревшим младшим братом понял, что проспал пятьдесят семь лет. Также и во фракийском племени крестонеев появился какой-то маг, который постоянно исчезает. Досужие языки подтвердили, что видели прилетавшего на золотой стреле за Пифагором не то гиперборея, не то скифа Абариса, добавляя, что у самого Пифагора было золотое бедро, порой просвечивающее через хитон.

А между тем первый в мире корабль науки уходил в неведомое плавание. Он нёсся мимо скалистого берега Аттики от одного мыса к другому, не теряя из виду земли. Словно бы совершая пляску в волнах, острова, как танцовщицы, разворачивали свои берега, напоминавшие то изгиб бёдер, то загорелую обнажённую грудь. Обращённые к востоку пёстроколонные храмы сверкали капителями, напоминающими диадемы. Радуясь свежему ветру, гребцы налегали на вёсла, состязаясь между собою в силе и ловкости.

Самосцы подняли крик:

— Жмите же! Жмите! Давайте покинем эти воды! Скорее в Новую Элладу, где начнётся иная жизнь!

Пифагор стоял на носу. Волосы его разметались. Устремлённый вперёд взор горел священным блеском.

Войны колесница катилась ни валко ни шатко.

Дорога под нею была безупречно пряма.

Неволю почуяв, куда ты несёшься, лошадка?

Тебе ведь, дикарка, как нам, не уйти от ярма.

Бескрайняя даль размывалась в вечернем тумане,

И стебли роптали, подобные тысячам струн,

И степь отзывалась на звук этот гулом и ржаньем —

Свободные кони сбивались в могучий табун.

Во дворе перед длинным деревянным строением с плоской черепичной кровлей в то утро толпилось десятка два юношей в льняных хитонах одного цвета и одинакового покроя. Среди них метался воин в короткой дорожной хламиде с копьём в правой руке и узелком в левой. Он поворачивал красное потное лицо то к одному, то к другому. Но юнцы при его приближении пугливо отворачивались или недоумённо пожимали плечами.

— Что же вы молчите, болваны! — возмущался пришелец. — Я ищу брата. Его зовут Тиларом. Разумеете?

Вдруг распахнулась дверь, выбросив юнца лет девятнадцати, одетого как все во дворе.

И вот они в объятиях друг друга.

— Вот ты где! — возликовал воин. — Писал, что храм Муз в Кротоне, а от него целых сорок стадиев. Хорошо хоть, добрые люди нашлись и на дорогу вывели. А эти, — он неодобрительно повернул голову, — вздумали надо мною потешаться. Ну выкладывай, как кормят, чему учат, когда домой вернёшься.

Тилар отвёл взгляд. Лицо его сделалось серьёзным.

— Ты что? — воскликнул воин. — Не хочешь со мной знаться? Может, потому что и хлеб, и вино добываю вот этим?!

Он угрожающе потряс копьём.

Тилар наклонил голову.

— Или среди молчунов говорить разучился?

Тилар приложил палец к губам.

Воин хлопнул себя по лбу.

— О! — клянусь паликами! — тебе отрезали язык!

Тилар яростно открыл рот и высунул язык, словно на приёме у медика, до предела. Язык был широкий и красный.

— Да и ты издеваешься надо мной! Я проделал такую дорогу по самой жаре. Может, видишь меня в последний раз — ведь я отправляюсь не в ближний край. Отец, уходя в море, уговорил посетить тебя. Вот от него гостинец, дурень, чтобы дома не забывал.

Воин протянул узелок. Юноша его подхватил и, ощупав, заулыбался. Потом, мотнув головою и, видимо, приняв какое-то решение, показал глазами в направлении видневшегося за белой каменной стеною округлого лесистого холма.

Прошло ещё немного времени, и братья, выбежав за ворота, уже топтали пожелтевшую траву. Младший обошёл возвышенность, заглянул за каждое дерево и под каждый куст и лишь тогда, подойдя к брату, произнёс шёпотом:

— Слушай меня, Адраний, и постарайся понять. Я дал обет молчания.

Лицо воина вытянулось, глаза округлились.

— Да ты что?! Ума лишился?!

— Не перебивай. В тот день там, где ты меня отыскал, нас было трое — я, метапонтец Гиппас и кротонец Килон. Первым вызвали Гиппаса, и пока с ним шла беседа, мы с Килоном поговорили о том о сём. Узнав, что я сикел и сын кормчего, он ко мне отнёсся свысока и начал трещать о своём богатом родителе, которому ничего не стоило купить с десяток таких школ. Гиппас так и не появился, а Килона вызвали. Ждать мне пришлось недолго. Килон вышел растерянный, если не напуганный. «Не взяли, — промямлил он, разводя короткими ручками. — Не подошёл». Меня это удивило. «Если отказали сыну такого богача, — подумал я, — на что же мне надеяться?»

— Да, — вставил Адраний. — От корабельного весла кроме мозолей ничего не наживёшь.

Оглянувшись, Тилар продолжил:

— И вот меня позвали. На глиняных ногах я вступил в храм Муз и устроился на скамье против двери, ведущей в библиотеку. Вскоре оттуда вышел человек лет пятидесяти. Белое одеяние, высокий лоб, пронизывающий взгляд.

— Неужто Пифагор? — спросил Адраний.

— Да. Сам. Потом от Гиппаса, которого приняли, я узнал, что ему завязывали глаза, и он отвечал Пифагору, его не видя. Мне же было оказано доверие.

— Вот ещё что придумали... В жмурки играть! — проворчал Адраний раздражённо.

Тилар словно не слышал брата.

— Он внимательно оглядел меня, оценивая, на что я способен. Подойдя ближе, приподнял прядь моих волос, свесившихся на лоб, ощупал его холодными и сухими пальцами. И только после этого он назвал меня по имени.

«Радуйся, Тилар, мой проводник, — проговорил он. — Ты принадлежишь к народу, не уступающему в древности эллинам, но ещё не давшему ни одного учёного. Среди сикелов ты будешь первым пифагорейцем. Ты усвоишь законы чисел и научишься вычислять движения светил. Ты осознаешь глубину пропасти, отделяющей знание от невежества, постигнешь превратность представлений смертных о себе, о мире и о богах. Но прежде чем я провозглашу тебя математиком, ты пройдёшь через длительное молчание». Я удивился. «Сейчас я тебе объясню, — продолжил учитель. — У меня нет ни от кого тайн. Но сама природа — это тайна, для проникновения в которую требуются необычайные и, как мне давно уже стало ясно, совместные усилия. Путь к знанию бесконечно долог. Чтобы как-то его сократить, надо высвободить память от всего наносного и внешнего. Тот, кто молчит и слушает, постигает основы мудрости втрое быстрее, чем тот, кто задаёт праздные вопросы и растрачивает ум на пустую болтовню. Через эту добровольную жертву музам проходят все мои ученики. Хочешь ли быть среди них?»