Александр Немировский - Пифагор

— Я вижу, торговля лесом приносит доход, — проговорил Пифагор, оглядывая лесху, не уступающую размерами той, в которой принимал гостей Поликрат.

— Лесом уже не занимаюсь, — отозвался Никомах. — Вот уже год, как я компаньон эгинца Сострата.

— Эгинца? — удивился Пифагор.

— Ну да. Это очень богатый судовладелец. Он ведёт торговлю с Иберией. Вот, взгляни!

Никомах снял со стены украшавший её лекиф и повернул донышком к Пифагору.

Пифагор прочитал вдавленные в глину три буквы: «СОС»

— Это наша торговая марка, — с гордостью произнёс Никомах. — Её знают повсюду. Мастерские же у нас в Пиргах и Грависках.

— Но ведь это тирренские города! — заметил Пифагор.

— Тирренские. Тиррены у нас в доле. В Пиргах и Грависках живёт много эллинов и кархедонцев. И никто на тирренов не в обиде.

Никомах повесил лекиф на место.

— Я получил твоё послание, — продолжил Пифагор. — Слишком краткое. Я хочу всё знать. Ты ведь в Тиррении, кажется, единственный очевидец...

— Я старался избегать подробностей. Они печальны.

— Всё равно от них никуда не деться, — вздохнул Пифагор.

Покачав головой, Никомах начал:

— Ты уже знаешь, что Дарий не торопился выполнить своё обещание о передаче в управление Силосонту Самоса. Когда же ему был сообщён день его торжества, он направился на Крит, чтобы перевезти тех, кто решил вернуться на родину. Их оказалось немного, но всё же керкур, на котором приплыл Силосонт, был для них мал. И я, конечно, согласился предоставить для этого один из моих кораблей, только что освободившийся от груза, и сам поплыл на нём вместе с Эвномом. Отца же он решил пока оставить в Кидонии. Керкур нас обогнал, но мы на своём корабле всё же поспели к началу церемонии. Для прибывших вместе с Отаной знатных персов под Астипалеей были поставлены высокие сиденья, и они на них расположились. Заняли свои места и нанятые Силосонтом флейтисты, которым было поручено услаждать слух знатных гостей. И вдруг переполох. На них неожиданно обрушился вырвавшийся из Горгиры полоумный брат Меандрия с дюжиной наёмников и перебил ничего не подозревавших персов. Отана, в ярости презрев распоряжение Дария отдать остров Силосонту неразорённым, тотчас же приказал закалывать всех, кто попадётся, — и взрослых, и детей. Заметив опасность, мы поспешили в гавань к моему кораблю. Персидские воины бросились в погоню. Вот тогда и был ранен копьём в спину Эвном. Нам удалось перенести его на корабль и отплыть. Тогда же к нам присоединился и Меандрий, воспользовавшись неизвестным персам подземным ходом. Твой брат умер на моих руках. Через несколько дней после этого, не пережив утраты, скончался твой отец.

Вспомнив что-то, Никомах удалился и, вернувшись, молча протянул Пифагору перстень с камнем из смарагда. Всю его поверхность занимала пентаграмма с отходящими в сторону концами, наподобие морского животного, доставаемого со дна ловцами губок. Пифагор молча надел перстень на палец и сжал ладонь в кулак.

— Уже после того, как я отправил тебе письмо, — продолжил Никомах, — мне стало известно, что Силосонт процарствовал на Самосе всего три месяца и после его кончины власть перешла к его сыну Эаку. Отане, чтобы Эаку было над кем властвовать, пришлось переселить на Самос тысяч пять милетян. Меандрий же был принят спартанцами и до сих пор надеется, что они помогут ему вернуться на остров.

Пифагор, напряжённо внимавший Никомаху, поднял голову.

— Так оборвалась история Самоса. И всего через два года после гибели того, кто считал себя вторым Миносом.

— Я бы не стал его так называть! — горячо возразил Никомах. — Ведь Поликрат был не просто владыкой морей, но и создателем великой торговой державы. Он захватил острова Эгеиды не для того, чтобы обложить их данью, подобно Миносу. Плывёшь с лесом с Понта или из Италии на Самос — есть место бурю переждать и пополнить запас воды. Самосская керамика. Самосские ткани. Самосские тёсаные камни. Всё это дало Поликрату такую власть, какой не обладал до него ни один из владык. А Герайон? Ведь это не просто самый большой и красивый храм эллинской ойкумены, но и центр деловой жизни. Многие торговцы, и не только самосские, пользовались его займами, и долю от процентов получала не одна богиня, а весь остров. К тому же это было самое надёжное место, где хранили вклады эллины из многих городов.

— Да! Да! — подхватил Пифагор. — В своё время я встречал на Священной дороге афинянина Клисфена...

— Афинянина! — возмутился Никомах. — Слышать о них не хочу! Это они, воспользовавшись гибелью нашего Поликрата, прибрали к своим рукам все острова. Они захватили несколько моих судов с лесом. Вот кто главные недруги Самоса.

Пифагор нагнулся к котомке, поднял ношу на плечо.

— Да куда же ты?.. — растерянно проговорил Никомах. — А как же обед? Хоть кикеона выпей.

— Мой обед сегодня — беда, — проговорил Пифагор. — Дай мне выходить её одному. Тебя же попрошу сообщить в Кротон, что я возвращусь весной.

Видение, предчувствие которого заставило Пифагора так неожиданно расстаться с Никомахом, было словно продолжением его рассказа.

Корабль нёсся к плоскому берегу, и Пифагор силился размотать канат. Он скользил между ладонями, сдирая кожу, оплетал мачту. Когда же связка кончилась, на конце каната вместо якоря оказалась голова Поликрата с вывернутыми веками и вывалившимся наружу языком.

Очнувшись на мгновение, Пифагор увидел себя на берегу. Пытаясь сбросить с себя охвативший его ужас, он рванулся и ощутил тяжесть, словно бы успел выйти из земли лишь наполовину, а нижняя часть тела была засыпана песком.

Потеряв сознание, он вновь проснулся. Волны набегали на берег, окаймляя его бахромою пены. Вдали показался юноша. Во всей фигуре отражалась переполняющая его радость. Насвистывая, он размахивал котомкой и приплясывал, насколько это позволял ему песок. Когда он приблизился, Пифагор с удивлением узнал Гиппаса. Подумав, что юноша может с ним заговорить, Пифагор подвинул петас на лоб и притворился спящим.

Судя по шороху песка, Гиппас остановился рядом, словно ожидая, не проснётся ли незнакомец. Прошло достаточно времени, и вновь послышались шаги, а затем всё стихло. Пифагор открыл глаза. Берег был пуст. Взгляд его упал на большие пальцы ног с потрескавшейся кожей. «Навёл на вас напраслину, — подумал он. — И вовсе вы не жаждете новых странствий, скорее вспоминаете о женской ласке. Я в своих безумных мечтаниях отверг её для себя и для других. И кто мне дал право распоряжаться судьбами этих юношей, лишать их эроса? Может быть, пора сознаться в своей слабости и распустить их?»

Мост, причудливо выгнувшись над Геллеспонтом, напоминал спину готовящейся к прыжку пантеры. Он был прекрасен в своей неправдоподобности, лёгкости и красоте. Дарайавуш, впервые его узрев, замер с полуоткрытым ртом. И только через несколько мгновений, опомнившись, он оглянулся и, отыскав в свите милетянина Гестиэя, подозвал его к себе.