Александр Немировский - Пифагор

— Тебя выбросило море?

— Я из Посидонии, — отозвался Пифагор.

— Куда держишь путь?

— В Парфенопу.

Старец расхохотался.

— Сколько же ты времени проспал? Ныне нет города с таким названием. Но он был в годы моей юности. Теперь пуны называют Парфенопу Картхадаштом, а эллины — Неаполем. Иди прямо берегом. Неаполь за тою горой.

В то время когда Адраний в отряде царских наёмников переходил мост, Дарий всё ещё сидел на своём троне, но лица его он не мог разглядеть — золото в лучах солнца слепило глаза.

Впервые оказавшись в Азии, юный сикел был поражён богатством её городов и могуществом царя царей, владевшего половиной мира. Конечно же наёмникам объявили, что придётся воевать со скифами. Побывав однажды вместе с отцом в Картхадаште, Адраний представлял себе их в облике народа, который в Сицилии, как и в Италии, искажая греческое слово «номады», называли нумидами, то есть кочевниками. «И куда кочевникам против такой махины!» — думал он и уже подсчитывал, сколько ему достанется золотых стрелков [72] Стрелки — персидская монета с изображением лучника. за прогулку по скифским степям.

В отряде, которым командовал правитель Херсонеса Мильтиад, были кельты, лигуры, латины. Все они начинали понимать команды эллина, но между собою говорили на своих языках. В отряде не было ни одного сикела, и Адраний не смог бы ни с кем перекинуться словцом, не понимай он языка латинов, племени, о котором он ранее не слышал. Один из латинов, по имени Тит, который оказался его соседом, был разговорчивее других. Общий язык соединил Тита с Адранием, и сикел не чувствовал себя в отряде чужаком.

Тит находился под началом Мильтиада всего год, а до этого был в подчинении каппадокийца и вместе с его отрядом был переправлен на корабле в Скифию, чтобы взять там в плен нескольких скифов и разузнать об их обычаях и верованиях. Теперь Тит делился воспоминаниями о суровой стране, населённой жестокими людьми, рождавшимися в кибитках и проводившими всю жизнь на конях. Холодок пробегал по коже при рассказе о том, что скифы ослепляли военнопленных и заставляли их доить кобылиц, о том, что они вытирались выделанной человеческой кожей, а вместо чаш пользовались черепами врагов.

Покрытые лесом горы, через которые двигалось войско, были населены фракийцами, по словам Тита, народом в высшей степени воинственным, однако предпочитавшим власть царя господству жадных эллинских торгашей, считавших всех, не говоривших на их языке, своими рабами. И конечно же Адраний поведал Титу, до какого унижения эллины довели сикелов, говоря, что их единственная надежда на рознь между эллинами и картхадаштцами.

Однажды Адраний, к своему удивлению, увидел толпу чубатых мужей и жён с повязанными головами. Они шли той же дорогой, что и войско, но в обратном направлении. Это зрелище удивило и Тита, и он перебросился несколькими фразами с одним из персов, гнавших несчастных.

— Мужчины, наверное, не хотят воевать со скифами? — предположил Адраний. — А женщин-то за что?

— Да нет, — отозвался латин. — Царь царей увидел на поле работающих пеониек — ведь пеоны, в отличие от остальных разбойников-фракийцев, занимаются земледелием — и, восхитившись их трудолюбием, приказал переселить всю деревню в Азию. «Пусть видят ленивцы, как надо работать» — таковы его подлинные слова.

Адраний покачал головой:

— Да этот Дарий не лучше наших сикелийских тиранов. А все болтают о справедливости персов. Нас ведь тоже эллины переселили в глубь страны, отобрав прибрежные земли.

Так они дошли до могучей реки, которую одни называли Петром, а другие Данувием. Здесь царь царей, приказав Мильтиаду охранять мост силами херсонесцев, а наёмников передать под командование сатрапу Мегабазу, двинулся в земли сколотое, которых эллины называют скифами.

Дорога змеилась по песчаному побережью, поросшему колючим кустарником, который обычно называют «куриным лесом». Он сменился могучими дубовыми рощами, подступавшими к самому морю. Огромные деревья нависали прямо над волнами, бившими в острых скалах. Берег образовывал дугу в форме кратера, и чтобы достигнуть Кимы, следовало всю её обойти до горловины.

Так, во всяком случае, объяснил Пифагору молодой охотник, тащивший на плече окровавленную голову кабана. В заключение он предложил путнику принять участие в жертвоприношении Артемиде, а затем провести ночь у костра за трапезой. Но Пифагор, поблагодарив юношу, поспешил удалиться. Запах крови и вид обезображенной смертью морды животного вызывал тошноту. Спустившись к скалам, Пифагор провёл там остаток дня и ночь, освежившись дыханием моря и утолив жажду утренней росой.

На заре Пифагор двинулся той же дорогой на север и к полудню достиг реки, пробившей через каменистую долину выход к морю. Рыбак, тянувший сеть, назвал поток, стекающий с горы, Сарном. В верхней части гора была пепельного цвета. В нагромождении скал чёрного как сажа цвета виднелись пористые углубления.

— Это Везувий, — пояснил рыбак, указывая на гору. — А город на её склонах — Помпеи, основанный тирренами.

— А как, — спросил Пифагор, — называются эти острова? Они напоминают обломки ручки амфоры.

— Левый, что поменьше, — Капреи, правый называют Инаримой, что на нашем языке означает Пифекуссы [73] Пифекуссы — Обезьяний остров. .

— Неужели там водятся обезьяны? — удивился Пифагор.

— Говорят, когда-то водились, — отозвался рыбак, — но Посейдон однажды так потряс своим трезубцем, что на острове не осталось ни людей, ни животных.

Пифагору пришлось вскоре вспомнить эти объяснения. Дыхание перехватило от запаха серы. Справа от дороги виднелся дымящийся провал. «Земля напоминает море, — думал Пифагор. — Она вздымается и опускается. Она живёт. Но если таково её состояние здесь и в некоторых других местах, колебание должно быть всеобщим. В мире нет ничего неподвижного. Если прав Мох, учивший, что всё состоит из мельчайших частиц, они должны ходить такими же волнами, и в каждой из них, скорее всего, происходит то, что совершается в видимом нами мире. Там такие же носители энергии, связанные притяжением и отталкиванием. Посейдон, потрясающий своим трезубцем, Гея, породившая гигантов, борьба их с богами — это образы, порождённые конвульсиями Земли.

Сострата Пифагор отыскал в гавани Пирг. Этот муж, лет сорока, невысокий, с уже наметившимся брюшком, чем-то неуловимо напоминавший Поликрата, перебегал от корабля к кораблю, давая какие-то распоряжения то на одном, то на другом языке.

Наконец его взгляд упал на Пифагора.

— Тебе куда плыть? — спросил он, подходя ближе.