Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна

Папа любил красное вино, его наместник, архиепископ венецианский, предпочитал светлое рейнское, вкусами других можно было и пренебречь, — выпьют, что подали…

Когда пригубили из золотых кубков и принялись за куропатку в сметанном соусе, в комнату вошёл гонец и протянул Николаю под восковой печатью грамоту. Папа поднял кверху пальцы правой руки, с которых стекал жир, и кивком головы приказал прочитать.

Послание пришло от Игнатия с острова Теребинф, в котором он извещал о просветительской миссии в Великоморавию солунских братьев.

— Ладно бы Константин, но и брат его не усидел на Олимпе, подался в края дальние… Они ещё пожалеют!

Архиепископ слегка улыбнулся, чуть скривив тонкую щёлку рта, который казался безгубым даже тогда, когда его преосвященство вкушал пищу или говорил.

К Константину римские иерархи давно уже относились плохо, зная, чью волю он готов ревностно исполнить — волю Фотия, обуянного гордыней, с каждым днём всё более становившегося их злейшим врагом.

После того, как философ в Крыму отыскал мощи святого Климента, Николай ещё надеялся, что они будут переправлены в Рим (папа заказал для них уже золотую раку), но малую часть останков христианского великомученика Константин оставил в Херсонесе [67] При взятии в 988 году князем Владимиром Херсонеса, где он принял крещение, эту часть мощей святого Климента перевезли в Киев. , а большую привёз в Византию, и патриарх поместил их в святой Софии и делиться с Римом не намерен… Поэтому философ обречён на смерть. Папе сказали, что в пищу Константину не раз подсыпали отраву, но беду от него отводил Господь.

— Не Господь, а Сатана! — с жаром воскликнул Николай. — Мне известно, что Константин возит с собой какого-то язычника, который пользует его травами и наговорами… Теперь едут в Великоморавию, и этой миссии солунских братьев мы должны помешать! — уже тише продолжил папа. — Она грозит нам многими неприятностями… Проповеди Божьего писания они будут вести на родном для славян языке. Константин и Мефодий изобрели для них азбуку и в монастыре Полихрон перевели с греческого священные книги, которые будут теперь читать тысячи и тысячи славян… А это значит, что слово легатов они отринут, и богатые земли уйдут из-под нашего влияния…

Сейчас папе поддакнул и наместник венецианский. Николаи I повелел готовить послание епископу Зальцбургскому в Германию, образовавшуюся, как Италия и Франция, каких-нибудь восемнадцать лет назад после заключения договора о разделе Великой Франкской империи [68] Договор был заключён в городе Вердене в 843 году между тремя внуками императора Карла I. .

Митрополит херсонесский Георгий — духовный отец Аристеи — гладил её по голове широкой ладонью, словно маленькую, и говорил слова утешения:

— Дочь моя, такова Божья воля… Ты теперь одна, но не впадай в грех. Воспитывай сына, молись Господу Иисусу нашему, следуй его заповедям. И запомни: тебе, христианке, любить язычника — грех… Великий грех!

— Значит, я вдвойне грешна, отче, ибо любила язычника при живом муже.

— Господь милосерден, дочь моя… Уповай на него! И проси защиты.

После исповеди Аристея вышла из базилики Двенадцати апостолов и тихо побрела по узкой улице Херсонеса. С Понта дул ласковый ветер и перебирал её длинные русые волосы. Аристея и не заметила, как оказалась возле таверны «Небесная синева»…

У входа, ожидая посетителей, сидел карлик и пристально наблюдал за красивой русоволосой молодой женщиной в греческой столе.

«Постой, постой, так это она была тогда в комнате у Доброслава… Да, точно она!» — вспомнил Андромед, и глаза его приветливо залучились.

Женщина подошла к хозяину таверны и спросила:

— Не узнаешь меня? Я — Аристея, Настя, помнишь?…

— Помню.

— И Доброслава?

— Этого человека я буду помнить всегда…

— Не появлялся ли он с тех пор, как отплыл с Константином-философом?

— Нет… Не было его. И вряд ли тебе кто о нём что скажет… Много воды утекло с того времени.

И видя, как печально осунулось лицо женщины, Андромед пожалел её и предложил:

— Может, зайдёшь пообедать? Я прикажу подать в отдельную комнату.

— Нет, нет, — запротестовала Аристея. — Мне надо ехать. Заждался сын… Он теперь в доме один… Ну, конечно, с охраной и слугами. Но отец его, муж мой, убит… А я была на исповеди у митрополита Георгия.

— Христос с тобой, сестра, и всего хорошего.

— Благодарю. Если что услышишь о Доброславе, держи в памяти. Как буду в Херсонесе, я навещу тебя…

— Хорошо. Непременно заходи. Меня зовут Андромед.

— А я знаю… Слышала тогда, как называл Доброслав.

— Вот и дело.

Андромед долго смотрел вослед женщине, пока она не скрылась за поворотом улицы.

Аристея вышла к центральной площади, в глубине которой стоял дом стратига, и решилась зайти к нему. Древлянку удручало её двойственное положение: с одной стороны она — жена тиуна, но с другой — просто его рабыня, ибо документов и записей, что она замужем, не было; дом и всё, что в нём, принадлежит законной супруге, живущей в Константинополе… И тут Аристея вспомнила о завещании, написанном тиуном накануне своей гибели; Аристея, помня о судьбе сына, вынудила мужа это сделать. Кстати, сам он, понимая грозившую ему каждый день опасность, правильно расценил просьбу жены и не усмотрел в ней корыстных целей… В завещании он всю наличность и драгоценности отписал ей. Тиун любил Аристею по-настоящему, и об этом хорошо знало его начальство в Херсонесе. Поэтому древлянке стратиг пошёл навстречу и завещание, в котором говорилось о правах Аристеи, утвердил.

Но от сего на душе Аристеи радостней не сделалось: беспокоило то, о чём сказал ей Андромед…

Никаких о Доброславе известий… Где он?… Что с ним?… Любимый!

Но не только мысли о Доброславе способствовали тому, что стало муторно на сердце Аристеи. Стратиг попросил её рассказать о подробностях гибели тиуна, чтобы потом сверить их с показаниями других.

…Как всегда с десятком солдат муж отправился на подводах на сбор дани с крымчан. Аристея давно знала, как он проходит. Нужно было буквально выколачивать её из совсем обнищавших поселян. И в ход тогда шли не только угрозы, но и применялось оружие. А дома особо непокорных сжигались дотла…

В этот раз тиун взял с собой Фоку и Аристарха. Фока — пьяница, а Аристарх был известен тем, что из всего языка крымских поселян знал только слово: «Многдавай!» и без раздумий мог убить всякого, кто не подчинялся требованиям… Может быть, тиун проявил оплошность, включив в отряд такого кровожадного велита, хотя подобных ему насчитывалось на службе предостаточно… Через него в одном селении и учинилась заваруха, когда Аристарх разможжил голову отцу девушки, а её изнасиловал. Ночью поселяне напали на перепившийся отряд, Фоку и ещё троих убили, а тиуну и Аристарху перерезали горло. Селение это по приказу стратига сожгли, виновных заковали в кандалы и отправили в Херсонес.