Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна

Земли немецкие были давно «завоёваны» папой, стремился он распространить влияние и на Великоморавию, Паннонию, Болгарию, но интересы его сильно столкнулись здесь с интересами Византии… Мы ждали подобных столкновений… И понимали, как важно славянские народы подвести под византийскую веру, тем более они нуждались в ней, ища опору у нас. Ибо подданные Людовика Немецкого оказывались их злющими врагами. Особенно, Великоморавского княжества, граничащего с немецкими землями. Это должно было вызвать глубокую тревогу у Ростислава Моравского. Вскоре пришлось убедиться, что наши предположения оправдались.

От Фотия прискакал ангелос и передал, что солунских братьев вызывает к себе император. А из послания явствовало: следует явиться ко двору с переводами священных книг с греческого на славянский и с учениками, помогавшими философу и Мефодию в их работе.

Я тепло попрощался с сестрой и мужем её Козьмой, уже пустившими свои корешки в новую землю, не надеясь в душе, что скоро увидимся, и в сопровождении учеников-монахов Горазда, Наума, Климента, Ангелара и Саввы мы покинули монастырь Полихрон и отправились в Константинополь. Без приключений, не считая мелких, вроде опрокидывания возка с книгами при выезде на берег с одного моста через водный поток, не причинивший, к счастью, никакого им вреда, мы благополучно достигли столицы Византии и сразу же были приглашены в патриаршии покои к Фотию. Он внимательно просмотрел Божие писание на славянском языке, в знак благодарности расцеловал братьев и даже учеников их, обойдя вниманием меня… Что ж, верно: работали, не покладая рук, они, я всё больше занимался своими делами, а за посольство в Тефрику уже спасибо сказали… Такова планида моя! Но не подумайте, что ропщу…

Фотий предупредил, что на завтра в Большом императорском дворце назначен приём василевса, на котором будут послы Ростислава Моравского. И в присутствии солунских братьев они скажут то, что ранее говорили ему, патриарху, и Михаилу III.

Приём не отличался особой пышностью, но важными оказались слова посланцев из Великоморавии. Произнёс их высокий статный мораван с густыми светлыми Волосами, спускающимися до плеч, и голубыми глазами.

— Наш великий царь Ростислав-христианин по научению Божию держал совет со своими князьями [66] В этом совете принимали участие князь нитранский Святополк, племянник Ростислава, и князь блатненский Коцел. и всем народом моравским о том, чтобы нас послать к василевсу Михаилу и его святейшеству Фотию с просьбой прислать учителей, и велено передать слово в слово: «Наш народ отвергает язычество и стремится содержать закон христианский… На Мораве и прежде были проповедники новой веры и из Царьграда, и с Запада. Но сейчас крестят народ наш папские легаты… Они совершают богослужение по-латински, а с народом говорят по-немецки. Поэтому славяне не знают, во что их крестят и не понимают христианского учения… Хотели бы, чтобы к нам поехали священники, которые бы веру Христову объяснили нам на нашем языке. Божье писание на родном реченье лучше отзовётся в сердцах людей, нежели на латинском. А другие страны, увидя, пожелают идти за нами…»

Мораван повернулся к Константину и Мефодию.

— Братья солунские, вы наш язык разумеете, идите к нам, в страну нашу, зовём… И воздастся велико от Бога по делам вашим! А князья наши и царь Ростислав дары шлёт и людей для вашей охраны.

Мефодий и Константин дары приняли. Но тут с кафизмы поднялся Михаил III и обратился к философу:

— Знаю, что ты ещё слаб после болезни, но кроме тебя и Мефодия некому исполнить то, о чём просят послы…

— Слаб я, и не совсем здоров, но с радостью понесу просветительство, как всегда носил, и готов за христианскую веру умрети. Как и брат мой! — с блеском в глазах ответствовал Константин.

А в глазах послов моравских появилась радость.

Я стоял и думал: всё Константином забыто, все обиды, наносимые философу после каждого путешествия, да и не мыслил он и жизни иной… Высшее предназначение, удел его — нести людям Крест Господень, просвещать их Христовым учением… И какие тут обиды!

Снова я увидел на приёме во Дворце и Ктесия. Он опять, как позже выяснилось, включён в наше посольство, поплывёт капитаном диеры «Стрела». Кто ему покровительствует, кому он служит?…

Такой вопрос я задал Константину, но он был очень занят предстоящей поездкой, поэтому лишь махнул рукой. Тогда я тоже решил взять с собою «своего» человека… Доброслава… Только надлежит уговорить его поехать. Поедет ли в такую даль? Он да Бук нужны будут нам…

Я стал наводить о Доброславе справки, но в скором времени он и сам объявился: жил в предместье святого Мамы у русских купцов, от них и сведал, что философ с братом в Константинополе, и поспешил к нам. Я ему тогда и предложил сопровождать нас в Великоморавию. Правда, пошёл на маленькую хитрость, сказав, что Константин неважно ещё чувствует себя после болезни…

— В таком случае я обязан поехать…

— А кого взять вместо Дубыни? То есть вместо Козьмы, прости Господи…

— Может, грека Светония из таверны «Сорока двух мучеников»? — предложил Доброслав.

Одноногий Орест, узнав для чего нам понадобился силач-конюх, отпустил его.

В базилике Санта-Мария Маджоре в Риме, старшей по возрасту храма Софии в Константинополе на целый век, закончилась литургия и верующие стали подходить под благословение папы, ведшего сегодня богослужение.

Николай I, высокий, но с заметным брюшком, выдававшим в нём любителя сытных вечерних трапез, поспешно клал на головы ладонь с растопыренными пухлыми, короткими пальцами, а другую, согнутую в кулак, совал в губы прихожан. Только по орлиному носу да смуглому цвету лица папу можно было причислить к итальянцам, хотя его дородность говорила о том, что он потомок варваров, завоевавших некогда «вечный город». Об этом шептались, но чтобы прекратить подобные измышления, Николай I последовательно проводил в жизнь христианское учение латинистов, сплачивая вокруг себя тех, кто умело мог сочинить устав, составить правило благочиния, начертать поучение, стилизовать для мирских нужд молитву и истолковать нужное место Писания так, чтобы ещё раз подчеркнуть, что наместник Иисуса Христа на земле есть папа римский, и что он — единственный и непогрешимый в делах веры и нравственности. Поэтому его власть выше даже власти Вселенских соборов, для которых источником вероучения всегда оставалась Библия; папа Николай I включал в этот источник и свои постановления и собственные суждения. Таким образом в лице гордого византийского патриарха Фотия он обрёл злейшего врага.

Когда базилика опустела и над городом Семи холмов полился колокольный звон, возвещающий об окончании литургии, Николай I с иерархами церкви проследовал в крещальню, где за мраморными колоннами располагалась комната отдыха папы, служившая и трапезной… Там служки уже зажгли толстые свечи на длинном столе, заставленном серебряной посудой с едой и золотыми кувшинами с разными винами.