Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

Волна позднего сочувствия затопляет меня. Чувствую себя тоже совершенно измученным – измотанным и разбитым. Направляюсь к своей койке – вот верное для меня сейчас

направление! Оба серебряника пусть убираются к черту, если они все еще там. Самое разумное сейчас для меня прикорнуть и покемарить. Сэкономить силы и нервы.

Итак, обратно в корму! «Для выхода разместите правую руку на правом поручне» – помнится так было написано в правилах для пассажиров в Хемницском трамвае. Или это была левая рука? Тупость, что даже этого не знаю правильно – даже этого! «Запрещается спрыгивать с трамвая во время поездки». Что еще у нас есть в запасе? «Non sputare nella carozza» – «Ne pas ouvrir avant l’arret ты train» .

Что это со мной творится? Может быть, так вот и начинается размягчение мозга?

- Господа, хочу рольмопс копчёный маринованный, – слышится стенание, как раз когда ставлю ногу в кубрик.

- Закажи официанту.

- У него он будет не такой!

- Убери свои вшивые грабли отсюда, старый хрыч!

- Давай-давай, обжирайся! Ешь, пока рот свеж…

Не могу понять: Едва закончился весь этот кошмар с бомбежкой, а унтер-офицеры уже снова весело болтают, подтрунивая друг над другом, будто мы все еще не находимся в самой глубокой жопе.

Серебрянопогонники исчезли. Один из унтер-офицеров поясняет мне, что он был тем, кто разместил их дальше. Браво! Брависсимо! Хорошо, что никто не смотрит, как медленно я взбираюсь на койку. Я буквально вползаю на нее. Сколько усилий требуется, чтобы задвинуть верхнюю часть туловища на матрас и затем подтянуть ноги! Не замечая ничего, судорожно сжимаюсь, сворачиваясь калачиком. Откуда только появляются у меня эти мышечные боли?

Когда, наконец, лежу в позе эмбриона, наслаждаюсь чувством, вызванным истомой

охватывающей все тело, распространяющейся по нему с головы до ног: Прижимаюсь плотно к матрасу, ощущая по очереди расслабляющиеся затылок, спину, зад, ноги, пятки – все тело...

То, что мне удалось снова заполучить мое старое койко-место – просто чудо: Человек – это существо привычки.

Как только нашел правильное положение на тонком, жестком матрасе, время сокращается, уносясь прочь, как ветер: Ведь вот вроде недавно я был в таком же положении на лодке U-96, а теперь здесь. Но хорошо уже то, что снова лежу на своем месте.

Какая невыносимая, свинцовая усталость. Зуммер электромоторов сделает остальное, что-бы погрузить меня в сон!

Блуждаю взглядом по заклепкам нависающего надо мной потолка: Такие же заклепки, как над моей старой койкой. Звуки, долетающие до меня снизу, напоминают скорее запоздалое эхо.

Ощущаю себя как-то странно: «Плавающее состояние сознания » назвал я когда-то такое состояние... Если все то, что я сейчас воспринимаю вокруг себя, все в действительности не существовало, а было бы лишь обманом зрения? Если бы на самом деле я не находился здесь с другими 100 телами? Это же ясно, как пить дать: Все повторяется! Я могу коснуться головой этих выкрашенных белой краской заклепок – одну за другой. Могу нащупать отчетливые гор-бы, образованные на них краской. Это уже было на U-96: один в один!

Именно это я и имею в виду: Здесь все то, что я уже однажды испытал, повторяется, толь-ко более сложным способом. Тот унтер-офицер, что болтает за занавеской полный вздор, не один ли это из унтер-офицеров-дизелистов с U-96?

Волны сна накатываются, но прежде чем накрыть меня полностью, они постепенно спада-ют, создавая во мне всякие мысли: если Старик родился в тысяча девятьсот одиннадцатом, то ему сейчас тридцать три года. Тридцать три и не больше? Курам на смех! Когда мы переживали те несчастья в Гибралтаре, ему было только тридцать. Но для меня он уже был пожилым человеком – на мой взгляд, тогда Старику было около пятидесяти... О времена! Тридцатилетние выглядят как патриархи! Сколько лет может быть этому командиру? Едва одна моя мысль начинает работать, высчитывая его возраст более точно, другая тут же начинает думать о весе подлодки. Хватит ли нам его, чтобы подняться и сделать хоть глоточек свежего воздуха? И исчезает снова… Опять шумы снаружи. На этот раз звучат, напоминая угрожающее собачье рычание. Это должно быть отзвук очень далеких бомб. Но как далеко от нас? Собачье рычание превращается в приглушенный гром опять сбрасываемых глубинных бомб. Бомбежка с перебоями: Бомбят – пауза и снова начинают. Затем два или три четко различимых в тишине забортных шумов. На-конец опять возвращается долгая глухая барабанная дробь – словно барабанят по сильно растянутой коже барабана. Если не ошибаюсь, эта дробь раздается теперь с двух разных направлений. Грохот литавр, раскатистое громыхание и долбежка в барабаны никогда, наверное, не за-кончатся. Братишки хотят, что ли целый день так громыхать, потому что им нравится танцевать под такой грохот? Казалось, они уже в изобилии позабавились подобными акустическими эффектами. Не паникуй, говорю себе. Отвлекись от этих шумов. Жди и пей чай. Не думай о будущем, ни о чем не беспокойся. Что еще вспомню из подобного? Почему Луну должно волновать, что собаки на неё лают?... В моем животе идет бурное брожение. Старая поговорка самогонщиков в самый раз подходит к моей ситуации: «Холодна вода не мутит живота»... Надо бы сходить по большому, но у меня нет ни малейшего желания сидеть на одном из тех вонючих ведер. Уже сама только мысль о том, сколько ведер полных дерьма, мочи и блевотины стоят в лодке, вызывает удушье в горле. В глубине души надеюсь, что кишечник успокоится, и буря в животе уляжется – и продлится это в течение последующих нескольких дней: Надо просто меньше жрать! Было бы здорово, если бы от голода я не ходил по-большому в воняющие дерьмом ведра: Из ничего ничего не бывает – вот еще одна правдивая поговорка. И тут о себе заявил, да и во весь голос, мой мочевой пузырь. Сколько времени прошло на самом деле с того момента, как я помочился в последний раз? Удивительно, что пузырь смог столько выдержать. Может ли пузырь на самом деле лопнуть, или его «клапан» спасет? Черт! Ничего не помогает! Придется вставать, и искать ведро, чтобы жидкость в мочевом пузыре не разорвала меня. Вылезаю из койки и перелезаю через нескольких серебряников, лежащих словно мешки на неприкрытых плитках голого настила, затем, будто утка переваливаюсь через порог люка переборки. В централе выбираю одно из двух больших ведер стоящих рядом с

балластно-осушительным насосом. При обычных условиях, я должен был бы продолжать двигаться вперед, к гальюну, но Тритон может быть до сих пор не работает из-за своего шума.

Левое ведро кажется менее более наполненным, чем правое, поэтому направляю свою струю в него. Она крепкая и тонкая, брызжет как струя молока при дойке коровы. Какое облегчение! С плеч долой и эту заботу. Дай Бог, чтобы кишечник не сыграл со мной злую шутку. В правом ведре, в моче плавает дерьмо, два куска, толстые, как говяжьи рулеты. Я перестаю дышать, чтобы не вдыхать зловоние. Обратно в отсек и на койку. Через свисающую занавеску доносится болтовня. Слушаю вполуха: