Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Пришел вчера к нам в замок человек, рассказавший, что перед Рождеством Господним, за день или за два, король Франции вернулся в свои земли. Он остановился в Ключе Эблаада, дабы совершить празднество, как подобает, а после этого непромедлительно отправился в церковь блаженнейшего мученика Дионисия, где священный собор вкупе с аббатом начали торжественный выход и с гимнами и славословиями ввели короля в церковь. И король совершил там молитву, простершись пред телами святых и благодаря Господа и блаженных мучеников Дионисия, Рустика и Елевферия за избавление его от столь многих и великих опасностей, и в залог любви возложил на алтарь богатый и прекрасный покров. А оттуда он отправился в Париж, и увидел его башни и ворота, коих не было прежде, ибо он дал это повеление перед самым своим отъездом в Святую землю, и люди, что вернулись с ним – а среди них были граф Ги и его старший сын – говорили друг другу: «Посмотрите, этот город стал как девушка, которую мать наряжает к приходу жениха: пригладит пояс, уберет ей кудри самоцветами, а в уши вденет жемчужные серьги; воистину, счастлив тот государь, для которого возводят такие стены»; а эту постройку довели уже до самой реки, и она закрыла город с севера. Жители Парижа, слыша вести о короле, вышли его встречать с великим торжеством, так что все кругом было занято толпою; старики, коим не помешали их годы, хвалили время, до которого им довелось дожить, когда христианская ревность свершает небывалые чудеса, а девушки, коим стыд прийти не воспрепятствовал, указывали то на оружие, то на корысти, добытые воинами, и спрашивали своих спутников, зачем это и как называется; и королю труднее было проторить себе дорогу среди людей, молившихся о его возвращении, нежели там, откуда он вернулся, пробиваться сквозь тех, кто искал его души. И король отпраздновал завершение своих трудов, а графу Ги оказал большие почести и позволил ему уехать в свои земли. Но там не было нашего господина, и среди тех, кто вернулся из паломничества, ни один не знает о нем и не может сказать, что с ним приключилось и жив он или мертв. Мы не поверили бы этому человеку так легко, если бы не получили тех же вестей иным путем.

И вот начинаются толки, составляются секты, все углы закипают предположениями. Одни, растекаясь праздным воображением по услышанному, домысливают, в какие одежды был облечен король и что сказал, и какое было у него лицо, суровое или благосклонное; какие кони были под его воинами и сколько добытого добра они везли из Палестины, да где нашли столько телег; и каков ныне Париж, которого они и прежде не видели, но знают о нем больше его обитателей, – это ведь второй дворец Солнца, роза мира, бальзам вселенной, на прекрасном месте поставленный, с тучными полями, несчетными виноградниками, с рыбой в озерах, зверем в лесах, чистотою в домах, храбростью в баронах, благочестием в государях, золотом в сундуках, Рим для поэтов, Аттика для философов, Индия для школ! Мало что золотые дома и пряничные дворцы не приписывают этому благословенному месту, изгоняя из него все людские невзгоды и поселяя одно благоденствие, – так вертится их праздномыслие, само себя кусая за хвост. Другие же с унылым видом начинают: верно, погиб уже наш господин – а там, отбросив всякое притворство и от нетерпения прискакивая на месте, пускаются судить, что будет теперь с замком, кому из родни покойного он должен достаться по праву, а кто живет ближе, и определяют за графа Ги, что ему следует сказать и сделать: нет слаще забавы для этих людей, чем натягивать на себя львиную шкуру. Но тут иные перебивают их, заводя речь о госпоже (чьего лица никто не видит, ибо она затворилась у себя): сильно ли она скорбит, и скоро ли сможет утешиться, и что теперь будет с нею, когда ее супруга уже не приходится ждать назад, и как плохо, что у них нет детей. И так они расширяют уста до небес, и обступают человека в его невзгодах, деля его одежду и собственный дом перед ним запирая, и вечную трапезу, на которую вводит его Господь, норовят осквернить своими нечистотами: ибо враги человеку домашние его, и ядущие его хлеб предают его; неблагодарность заводится в их утробе, как черви в стоячей воде, и начинает ходить повсюду, и утварь считает, и говорит: «Здесь пропажа, и здесь нерадение; все не к добру без меня»; я же, как глухой, не слышу и, как немой, не отверзаю уст.

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – небесного наследия и венца славы

Если столь великую славу стяжали в древности поэты, вознесшие до небес нравы и деяния людей преступных, сколь же охотнее и усерднее следует нам воспевать деяния боголюбезных мужей, силою веры свершенные, – не ради славы воспевать, но ради правды: ибо утешение найдем там, где отринем превозношение, милость Божью – там, где покинем сладость мирскую. Как корабел дерзает в морскую пучину, ободряемый попутным ветром, так и мы, взирающие на величие предмета, не должны опасаться скудости своих сил, помянув обещание Господа: «Отверзи уста твои, и наполню их».

Когда паче обычного усилились раздоры между властителями Иерусалимской земли – ибо Бог, Который творит согласие в высотах Своих, по умножению неправды отошел от них – царь Сирии и Египта, радуясь, что царство разделившееся опустеет, во все земли, подчиненные его власти, отправил посланников, дабы всякий, кто хочет стяжать золото, серебро, владения, домы и пленников, поспешил к нему. Стеклись со всех сторон турки, кордины, сирийцы, арабы, аланы, куманы, идумеи, туркоманы, бедуины, сарацины, египтяне, и обитающие в земле Лиеман, и разбившие свой стан в месте, нарицаемом Расселем, то есть Глава воды. Тогда царь египетский, видя слабость христиан, послал семь тысяч мужей сильных, да опустошат землю Галилейскую, и те, перейдя поток, ночью вступили в ее пределы и прошли даже до Кафры, всюду избивая и пленяя христиан. Воины же, охранявшие Назарет, поутру вышли им навстречу, дабы сразиться за город; они сошлись в долине Сафории, и по суду Божьему язычники одолели, и лишь малое число христиан уцелело и спаслось.

После сего царь египетский собрал войска восемьдесят тысяч, и перешел Иордан, и в октаву апостолов Петра и Павла пришел в землю иерусалимскую, и разбил там свои шатры. Он послал своих слуг, и они опустошили область вокруг потока Киссонского в Тивериаде даже до Вифании, и подожгли все поля, куда дотянулась их рука, и взошли на святую гору, где наш Спаситель явил ученикам Своим Преображением славу будущего воскресения, и осквернили ее, чтобы впредь не говорил никто из христиан: «добро нам здесь быть». Тогда египтянин велел войску придвинуться к Тивериаде, дабы взять ее, христиане же, оставив немногих для защиты городов и крепостей, вышли во сретенье фараону, и совершилось жестокое сражение между горой Фавор и Тивериадой, и по грехам своим христиане были побеждены и истреблены, так что весьма немногие смогли избежать, и двести тридцать братьев Храма были казнены пред очами царя египетского, сидевшего подле своего шатра. В этом сражении был убит епископ Акры, несший крестное древо, и крест, на котором Христос нас искупил, был захвачен, и пленен король иерусалимский, ради коего был впоследствии отдан язычникам город Аскалон, согласно написанному: «Умолк Аскалон и остаток долины их».