Кристиан Камерон - Тиран

Рука Парстевальта отбросила полог. Крытая повозка, освещенная жаровней, была полна густого дыма от семян и стеблей — в ночи разносился смолистый запах.

— Ха! — сказал Парстевальт. Он схватил Киния за шею, потом втащил внутрь и подтолкнул к скамье, которая тянулась во всю длину повозки. Днем здесь сидели, ночью спали. Повозка была полна народу, пропахшего влажной шерстью и дымом. К Кинию протянулись руки, его трогали, хватали, пока он не сел, втиснувшись в теплый промежуток между двумя телами. Одно из этих тел принадлежало Страянке, и не успел Киний усесться, как Страянка просунула руку ему под хитон и прижалась губами к его рту. Он поцеловал ее так крепко, что вдохнул воздух из ее легких, а она из его; она свернулась рядом с ним на скамье, и жар ее тела высушил его хитон. В повозке было темно — красные угли жаровни не давали настоящего света, и, хотя слева от себя он чувствовал Хирену, у него создалось впечатление, что они со Страянкой одни, и каждый вдох лишь усиливал его желание.

— Ты пришел, — сказала она между поцелуями, как будто не верила себе.

Он пришел искать… что? Его рука была под ее платьем, касалась того места, где мягкая кожа груди переходит в сосок. Страянка впилась зубами ему в руку, он ахнул и еще глубже вдохнул дым жаровни…

Червь совсем близко, его жвалы перемалывают все на пути, и у Киния подступила к горлу рвота: червь начал сгрызать лицо Левкона с костей черепа…

— Ателий! — сказал Киний. Он оттолкнул Страянку. И подумал, не сошел ли с ума.

Она схватила его за руку. Он противился, но она была сильна, притянула его, толкнула, и он упал — было влажно и скользко, и он ударился о втулку колеса. Она спрыгнула на влажную траву вслед за ним.

— Ты легко поддаешься дыму, — сказала она. Поманила пальцем. — Дыши глубже. Ложись под повозку и дыши.

— Останься со мной, — попросил Киний, но она покачала головой.

— Слишком много, слишком быстро. Дыши. Я найду Ателия. Он с Самахой. Делай, что мы должны делать, но ради Састар Бакки и царя.

И она ушла.

К тому времени как Страянка вернулась, ведя за собой Ателия, точно запасную лошадь, в голове у Киния прояснилось.

Киний не чувствовал себя полководцем и понимал, что не похож на полководца. Тем не менее он подтащил к себе Ателия.

— Я сегодня утром послал Герона, гиппарха из Пантикапея, вниз по реке разведывать броды.

— Вниз по реке нет бродов, — ответил Ателий. С ним был еще один мужчина — нет, женщина. Она стояла, сложив руки на груди, и по ней вместе с дождем, казалось, струился гнев. — Это Самаха, жена мне. — Он улыбнулся. — Жена в двадцать лошадей.

Киний пожал ему руку, что было безумием.

— Я должен знать, где Герон и что он обнаружил.

Ателий нахмурился и посмотрел на Киния исподлобья:

— Ты просишь меня ехать в дождь — сейчас? За Героном?

Киний сказал:

— Да.

Ателий глубоко вздохнул.

— Для тебя? — спросил он.

— Для меня, — подтвердил Киний. Ему не хватало слов, чтобы объяснить, почему он так встревожен, почему так беспокоится из-за отсутствия гиппарха, — но он беспокоился.

Когда Ателий ушел — Самаха шла за ним, громогласно протестуя, — Киний сел на сухую землю под повозкой. Страянка села спиной к нему. Они долго молчали. Наконец она сказала:

— Если мы победим… когда мы победим. Ты приведешь мне двадцать лошадей?

И рассмеялась — низким грудным смехом.

— Мне нет цены, — сказала она по-сакски и повернулась, чтобы посмотреть на него. — Я хочу тебя, как кобыла в течку хочет жеребца, и пошла бы к тебе за пучок травы, как жрица. Это Страянка — женщина. — Она запрокинула голову, и ее профиль четко обрисовался на пламени костра. — Я вождь Жестоких Рук, и у меня нет свадебной цены. Царь сделал бы меня царицей, тогда Жестокие Руки разбогатели бы. Я женщина и вождь. — Она посмотрела ему в глаза. В ее глазах горело отражение лагерных костров. — Но если мы победим в этой битве, — снова сказала она, — если освободимся от Састар Бакки, ты возьмешь меня в жены?

Киний прижался спиной к ее спине.

— Если мы уцелеем, я попрошу тебя выйти за меня. — Он поцеловал ее и почувствовал, как ее ресницы щекочут ему щеку. — Что значит Бакка, я знаю. А кто Састар?

Она молча обернулась в его объятиях.

— Как называется… какое слово вы говорите, когда человек правит другими и не слушает их? Правит один? Ни у кого нет голоса, кроме него?

— Тиран, — ответил после недолгого молчания Киний.

— Тиран, — повторила она. — Састар — это как тиран. Састар Бакка — Бакка, который никому не дает голоса. — Она повернулась и обхватила его голову руками. — Больше не надо ни сакского, ни греческого.

— Не надо, — сказал Киний. Смерть казалась далекой, и все стало возможно. — Я женюсь на тебе.

Он снова поцеловал ее.

Она улыбнулась под его поцелуем, отпрянула и посмотрела на него.

— Правда? — Она улыбнулась, снова поцеловала его и оттолкнула. — Ну тогда принеси мне как свадебный выкуп голову Зоприона.

И она вскочила на ноги.

Киний тоже встал, все еще держа ее за руку. Они посмотрели друг другу в глаза. Страянка пожала ему руку — и отошла.

Дождь отрезвил его, и все мгновенно вернулось: битва, равнина, тревоги. Где, во имя Аида, Герон? И простой факт: я ведь буду мертв — все это глупость. Но он заставил себя засмеяться и сказал:

— Дорогая цена.

Она выскользнула из-под повозки и обернулась.

— Об этом получится хорошая песня, — сказала она с улыбкой. — А знаешь, о нас уже поют?

Киний не знал.

— Правда? — спросил он ей вслед.

Она остановилась под дождем на ступеньке повозки.

— В песне мы можем жить вечно.

Он задержался в лагере царя, чтобы доложить обстановку, потом, промокший насквозь, спустился с холма отдать последние приказы у костров. Ночь уже перевалила за середину, когда он раздвинул полог в своей повозке. У него хватило сил снять хитон, повесить промокший плащ и лечь на ложе. Какое-то время он лежал без сна и гадал, не послали ли боги ему безумие. Он не хотел закрывать глаза. И закрыл их.

Червь двигался, тысячи ног толкали его непристойное тулово по мокрой траве к реке, десятки похотливых ртов жевали все, что подворачивалось, — мертвых лошадей, мертвых людей, траву.

Он кружил возле червя, видя его двумя зрениями: как чудовищного червя и как людей, лошадей и повозки, из которых состоял червь. Киний словно читал свиток и в то же время воспринимал его в целом. Так иногда одновременно видишь и каждый камень в мозаике, и весь рисунок.

Он отталкивал сон, и сова отвернула от червя и полетела на юг — впервые он смог управлять своим сном. Сова била крыльями, и стадии улетали назад, серые, неотличимые в неутихающем дожде, но он видел всадников, скачущих по западному берегу реки, — десятки отрядов пробирались на юг.