Кристиан Камерон - Тиран

Киний прижался к шее коня и пригнул голову — на случай, если у македонцев есть лучники. Это их войско. Он прямо перед ним, в стадии от копейщиков или даже ближе. Он поскакал к первой же большой группе своих людей — с удовлетворением отметив, что конь по-прежнему словно летит над землей, — и резко крикнул, приказывая отходить.

Копейщики — полный таксис — на ходу перестраивались в боевой порядок.

Жестами, взмахами меча — Ателий переводил его приказы на сакский — он повел людей назад, к месту первой атаки, и еще дальше, туда, где Никий давал сигнал к отходу — Никий находился именно там, где и должен был. С раненой рукой, лишившись шлема, он продолжал трубить в трубу, и на его лице, когда он увидел возникшего из дождя Киния, появилось выражение, с каким отец смотрит на непослушного сына: любовь, облегчение и гнев.

Никий опустил трубу и сердито посмотрел на Киния.

— Где ты, во имя Аида, был? — крикнул он.

— Как дурак, играл в Ахилла! — крикнул в ответ Киний.

Они снова строились. Киний гордился ими: трудно строиться после выигранной стычки, еще труднее — после двух, а люди Левкона были разбиты, потеряли командира, но строились, готовясь к третьей схватке.

Их кони устали, и ни у кого не было копий, ни легких, ни тяжелых.

Киний подумал, что должно быть темнее. С первой стычки как будто не прошло нисколько времени.

За дождем, за поднимающимся туманом прозвучала македонская труба, потом еще одна. В нескольких стадиях к югу слышались крики.

Никий тяжело дышал.

— Мы побеждаем или проигрываем? — спросил он. Потом поморщился. — Разве не ты приказывал нам уклоняться от большой битвы?

Киний пожал плечами, наблюдая за строящимися воинами.

— Я тебя понимаю, старина. Давай переберемся через реку. Где савроматы?

Никий показал в середину линии.

— Эвмен их остановил — почти всех.

Киний подъехал к Эвмену.

— Принимай отряд под свое начало, — сказал он. — Левкон мертв.

У Эвмена вытянулось лицо — он открыл и закрыл рот, как наколотая на острогу рыба. Из его рта не вырвалось ни звука.

Киний снова показал.

— Принимай командование! — повторил он. Голос выдал его, оборвался на визг.

Они в строгом порядке вторично пересекли реку, успешно переправились через брод, несмотря на дождь и раненых, и тут наконец сказалось пережитое. Все замерзли, промокли и устали — слишком устали, чтобы готовить еду или растирать лошадей, и военачальникам пришлось подгонять людей. Никомед и Аякс были так же суровы, как Киний; они хлестко бранили тех, кто позабыл про свою лошадь или сбросил доспехи на траву. Никий рванул одного из молодых прочь от костра и швырнул на землю.

Порядок был восстановлен. Потом, спустя несколько минут, оцепенение прошло. Киний благодарил всех богов за синдов, которые немедленно взялись за дело: разводили костры, ухаживали за ранеными, готовили еду. Из других лагерей подтянулись воины — ольвийские гоплиты, потом несколько Стоящих Лошадей и кое-кто из Терпеливых Волков. Они шли под дождем и несли кто кувшин с медом, кто мех с вином, а кто кусок холодного мяса.

Ярко разгорелись костры, отгоняя дождь обратно в небо. Люди поели, выпили вина и дареного меда, и молчание было нарушено. Всем вдруг захотелось поговорить, рассказать свою историю.

Киний, все еще в нагруднике, со шлемом под мышкой, стоял без плаща под дождем и наблюдал за этим беспорядком; его уже одолевали новые заботы и тревоги.

Филокл не участвовал в схватке, но ожидание сказалось и на нем. Он был полупьян и пытался стащить с Киния доспехи.

— Не будь дураком! — рявкнул Киний. — Я не хочу их снимать.

— Это кто тут дурак? — огрызнулся Филокл. — Не я мчался прямо на македонский строй — Аякс говорит, ты был как бог. Ищешь смерти? Или вправду дурак?

Киний покачал головой.

— Я плохой полководец. Едва только начинается бой, я теряюсь — слепну. Смотрю только на человека передо мной, потом на следующего. — Он пожал плечами, тоже начиная ощущать последствия битвы. — Я наткнулся на старого… соперника.

— Уложил его? — спросил Филокл.

— Он сбежал, — ответил Киний.

Филокл взял шлем из-под руки Киния.

— Убери эту игрушку со своей шкуры, братец. Поживи немного. Хоть на вечер выйди из роли тирана. Иди поцелуй Медею — если я не могу вернуть тебе здравый смысл, может, она сумеет.

Киний отобрал шлем.

— Ты пьян, братец.

— Ба! Пьян. Чего и тебе желаю. Греческое вино приносит сны от греческих богов — не сны о смерти.

— Кому это снится смерть? — спросил Диодор. Нагой, он хитоном вытирал голову. — Самая злая схватка, в какой я побывал.

За ним стоял раскрасневшийся Аякс.

— Я все думаю… не похоже было на битвы, которые ты описывал.

Киний обнял Аякса за плечи.

— Это было просто зверство, — сказал он молодому человеку и сжал его плечи. — Ты вел себя молодцом.

— Смерть снится Кинию, — сказал в наступившей тишине Филокл — и прикусил язык.

А Диодор продолжал:

— Мы застали их врасплох? Или они нас? Я даже не знаю, кто победил… а? — Он посмотрел на Филокла, потом на Киния. — Тебе снилась твоя смерть?

Киний возился с шарфом, который повязывал вокруг нагрудника.

— Филокл надрался.

Диодор взял из руки спартанца чашу и осушил ее.

— Хороший план. Сны о смерти — вздор. Я точно знаю. Мне перед боем всегда снится моя смерть. Я видел во сне смерть вчера ночью и, несомненно, увижу сегодня.

Филокл посмотрел на пустую чашу.

— Придет ли завтра? — негромко спросил он.

Неожиданно он перестал казаться пьяным.

Киний наконец развязал шарф и раскрыл панцирь.

— Может быть. Не знаю. — Он осмотрел костры. — А где Герон?

Из дождя появился Никий вместе с Арни, рабом Аякса. Арни снял с плеч Киния влажный хитон и набросил другой, сухой.

Никий покачал головой.

— Герон не вернулся. Его люди тоже.

— Проклятие, — сказал Киний. — Где Ателий?

Никий пожал плечами.

— Он под конец боя прихватил несколько лошадей, — сказал он. — Думаю, ухаживает за девушкой из Жестоких Рук.

Киний набросил влажный плащ поверх почти сухого хитона.

— Я его найду.

Ужасно не хотелось уходить: их окутывало сияние радости, вызванной успехом, а он возвращался к черному отчаянию. Но что-то грызло его. Герон.

Киний прошел по холму к лагерю Жестоких Рук. Его то и дело хлопали по спине, саки предлагали ему глубокие чаши с вином, кобыльим молоком, чаем с травами, и он пил из каждой, переходя от костра к костру, везде спрашивая Ателия.

Вначале он нашел повозку Страянки. Он услышал знакомый смех и положил руку на колесо: он никогда не встречался с ней с глазу на глаз, только той ночью у реки, и теперь чувствовал себя глупо, как при попытках ухаживать под дождем.

Из-за войлочного полога долетали новые взрывы смеха, Киний различил низкий голос Парстевальта, справился с собой, поднялся по ступенькам и сказал: «Здравствуйте!» — по-гречески.