Кристиан Камерон - Тиран

Тут он вдруг потерял власть над сном и повернул на север, назад к червю в море травы. Это вселяло ужас, но ужас знакомый — ведь он и сам был ногами червя и его ртом. Он знал этот запах.

Грезя, Киний повернул на восток, пролетел над рекой, которая во сне отливала под дождем металлическим блеском, и начал спускаться; там было дерево — но не прежний столп черно-зеленого величия. Дерево умирало. Кора кедра была под его когтями ломкой, листва и иглы отпадали охапками, обнажая древесину и гнилую кору, — так больной зверь теряет клочьями шерсть, — а вершина уже обломилась. Он сел, вцепившись в прочную ветвь, но та тоже сломалась, и он стал падать…

…с лошади, со стрелой в горле, давясь жестокой болью и потоком крови; во рту и в носу горечь меди и соли; в последние мгновения жизни Киний постарался увидеть, вспомнить, выиграна ли битва, но все перед глазами распадалось, оставался только ее голос, поющий; Киний не мог припомнить ее имя… только слушал…

— Внизу, где-то в дожде, — произнес голос. Рука потянула его за плечо. — Хорошие новости. Вставай.

— Что? — спросил он. Он чувствовал себя избитым, словно его месили, как тесто.

— Уже рассвело. Эвмен готов выступить. Твой приказ… да ты проснулся ли? — спросил Филокл, голый и мокрый. — Здесь Лаэрт с пленным.

Киний сел. Хитон, который он снял перед сном, был таким же мокрым, когда он натягивал его. Плащ тоже. Он набросил плащ на плечи и выбрался из повозки, поеживаясь. Пахло влажной шерстью. Филокл спрыгнул вслед за ним.

— Не холодно, — сказал он.

— Не все из нас спартанцы, — ответил Киний. На самом деле ему, как всегда, не хотелось показываться обнаженным. Даже в преддверии битвы. Он улыбнулся собственному тщеславию.

Ателий сидел у костра вместе с Лаэртом, Краксом, Ситалком и еще одним воином — этот лежал у ног Лаэрта, у него были короткие светлые волосы, голые ноги прикрывал красный плащ: это пленник, если уже не труп. Остальные передавали друг другу рог, от которого шел пар. Киний перехватил рог.

— Доброе утро, — сказал он. Сквозь остатки сна до него дошло, что значит присутствие Ателия. Он положил руку на плечо Краксу. — Где Герон? — спросил он. Потом показал на незнакомца под плащом. — А это кто?

Кракс улыбнулся.

— Это дурак. Я его поймал. — Он ткнул лежащего ногой. — Ситалк слишком сильно его ударил.

Киний начал разминать мышцы.

— Расскажи-ка все по порядку.

Лаэрт улыбнулся и отобрал у него чашу.

— Герон дотошен, гиппарх. Надо отдать ему должное. Мы прошли шестьдесят, а то и восемьдесят стадиев и прощупали копьями все берега этой проклятой реки.

Быстро заговорил Ситалк, от волнения запинаясь на греческих словах и показывая скальп на своем копье, но его заглушил Лаэрт. Он высвободил руку из-под плаща и показал на Ателия.

— Хвала богам за то, что ты послал его, — сказал он. — Все притоки, питающие реку, полны — переправляться трудно. Мы заблудились в темноте, когда Ателий нас нашел. — Он показал на Ситалка. — Мы дважды сталкивались с их дозорами, но они не могли переправиться. Этот олух, — Лаэрт взъерошил Ситалку волосы, — убил одного копьем и поплыл за его волосами. Варвар!

Киний чувствовал, как внутри все согревается от теплого травяного отвара.

— Значит, на юге есть переправа?

Лаэрт пожал плечами и переглянулся с Ателием.

— Там десяток переправ — если лошадь будет плыть рядом или если переправляться цепочкой. Войску не переправиться, даже дозору не переправиться.

Киний потер глаза.

— Откуда же взялись эти? — спросил он, указывая на пленника.

— У них, должно быть, есть лодки, — сказал Лаэрт. — Герон заставил нас их искать, но мы так и не нашли. В дождь на это нужно много времени. А потом мы заблудились.

Он пожал плечами.

Ателий улыбнулся воину рядом с ним. Киний понял, что это его жена — Самаха. «Черная». Она сухо улыбнулась мужу.

— Я нашла греческую лошадь, — сказала она. — Увидела в темноте.

Ателий дал ей травяной отвар.

— Хорошая жена, — сказал он. — Нашла греческую лошадь… нашла Кракса… нашла врага — все нашла.

— Где Герон? — спросил Киний.

Он снова посмотрел на пленника. Тот показался ему знакомым. Вернее, плащ знаком.

Лаэрт протянул рог, превращенный в чашу. Один из рабов подошел и снова наполнил ее.

— Закутался в плащ. Намерен идти на север, как только отдохнем.

Киний кивнул.

— Передайте ему мою благодарность. И сами отдохните.

Все улыбались, довольные собой и его похвалой, как бы скупа она ни была. И ему полегчало.

Филокл взял чашу и осушил ее.

— Эвмен ждет, — сказал он резко и вытер губы. — Я пойду с ним. — Он поставил чашу на землю. — Когда вернусь, посмотрю, чего можно добиться от нашего пленника.

Киний спускался по холму, думая о македонских патрулях к югу от брода. Интуиция, которая подгоняла его всю ночь, не обманула. Но тут он понял, что услышал. Филокл не так уж часто стремится активно участвовать в действиях.

— Почему? — спросил он. — Зачем тебе уходить?

Дождь снова вымочил его, борода пропиталась влагой. Она казалась чужой на лице. Ему хотелось побриться. Слишком много дней в седле.

Филокл пожал плечами.

— Время сражаться, — сказал он.

Эвмен верхом сидел во главе отряда Левкона. Гиппеи из Пантикапея тоже были в седлах, за ними в дожде виднелось полфаланги пантикапейцев. В большинстве своем нагие, они держали в руках щиты и единственное тяжелое копье. За ними — пара тяжелых сакских повозок.

Киний подошел к Эвмену.

— Езжайте через реку. Заберите тела и сразу возвращайтесь.

Эвмен смотрел на брод.

— Положись на нас. Вчерашнее не повторится, — жестко сказал он.

Киний подошел ближе, так что ощутил тепло лошади.

— Вчерашнее могло произойти с кем угодно. Это война, Эвмен. Заберите тела и возвращайтесь. И не геройствовать!

Эвмен приложил руку к груди.

Синд, один из людей Темерикса, подъехал к Филоклу и передал ему шлем, который тот сдвинул на затылок, потом тяжелое копье — твердое, черное, гораздо более длинное, чем у остальных, толщиной в запястье Киния. Филокл повесил на плечо щит — простой, бронзовый, без всякого рисунка.

— Ты идешь с ним? — снова спросил Киний. Он растерялся.

Филокл мрачно улыбнулся.

— Мемнон назначил меня начальником этих двух сотен, — сказал он, поднимая брови. — Преимущества спартанского образования.

Он повернулся, так что его старый красный плащ взметнулся в воздух. Небрежным движением головы опустил шлем, закрыв лицо. Из шлема донесся нечеловеческий голос — настолько отличный от обычного голоса Филокла, что Киний поклялся бы, что говорит кто-то другой.

— Всю дорогу мы будем бежать, — произнес этот голос. — Всякий, кто отстанет, достанется птицам. Готовы?