Кристиан Камерон - Тиран

Потом он проснулся, и тонкая пленка, сквозь которую он наблюдал мир, вдруг исчезла, он был самим собой. Он попытался сесть, подошел Филокл и снова проделал смущающую процедуру раздевания и подмывания, но теперь Киний знал, что это такое.

— Кто это? — негромко спросил он, показывая на женщину. Теперь он хорошо видел, это действительно мужчина, но он очень долго слышал его голос — голос женский.

— Это Кам Бакка, она излечила тебя.

Филокл, как всегда, намекал на что-то еще, но хотя восприятие Кинием мира стало острее, оно еще не было прежним.

— Она… он? Сак? — прохрипел Киний, сожалея, что не может сказать больше: ему нужно было задать много вопросов. Где его люди, мальчишки? Все ли здоровы?

— Она сак, настоящий сак. И все здоровы или почти здоровы. Я бы вернулся в город, но снег глубокий, и саки сами остаются в лагере. Ты еще слушаешь?

— Еще как.

Киний сумел рассмеяться. Он был счастлив. Он жив.

— Здесь небольшая часть их… племени. Примерно триста человек. Но важная часть. Кам Бакка служит царю — самому старшему царю саков. Его называют хан . Страянка тоже ему служит. Они идут в Ольвию посольством. Ты готов обо всем этом слушать?

Филокл умолк: Киний закашлялся.

Это была слабая тень прежнего кашля, но грудь все равно болела. Болела так, словно по доспехам несколько раз сильно ударили — та же глубинная боль, словно под кожей кровоподтек.

— Готов. Сколько прошло времени?

— Семь дней с нашего прибытия. Тебя мы перенесли из палаточного лагеря; я думал, ты умер.

Киний помнил обрывки своих снов. Он покачал головой, отгоняя их, и ничего не стал объяснять.

— Ты можешь говорить с ними?

— У Эвмена нянька была из саков, он знает их язык. И Ателий совсем не спал: сомневаюсь, что без него мы бы остались в живых. Теперь и я подучился. Госпожа Страянка говорит по-гречески совсем немного, а царь, по-моему, гораздо лучше, хотя он с нами редко разговаривает.

Киний осмотрелся. Он находился в круглом шатре — или хижине, открытой сверху для прохода воздуха, в это отверстие выходил дым. Шатер держатся на центральном столбе, но стены казались прочными. Киний потрогал стену — войлок. Толстый войлок. Пол покрыт плотно сплетенными тростниковыми ковриками, а также шкурами и коврами — ковры яркие, многоцветные, варварские. Он видел такие в Персии. В центре горит огонь, а по сторонам тяжелые расписные сундуки с окованными металлом углами. В железе, на коврах, в золоте ламп над головой — всюду свирепые звери. Киний лег, почувствовав усталость.

Филокл сказал:

— Послушай. Я утомляю тебя, но я должен поделиться с кем-нибудь, пока не лопнул. Официально они со мной не встречались — выжидают, выздоровеешь ли ты, и сделали все для того, чтобы спасти тебя. Но Диодор прав. Они говорят, что весной придет Антипатр с войском, и хотят заключить союз.

Киний покачал головой.

— Все это к… — пробормотал он.

И уснул.

Когда он снова проснулся, было темно. Ателий сидел у огня и забавлялся им; Кинию показалось, что он уже очень долго наблюдает, как скиф собирает с ковров куски коры и ветки и, поглощенный игрой света и самим горением, подбрасывает их в огонь. Потом он вышел и тут же вернулся с охапкой дров, старательно разрубленных на мелкие кусочки. Эту груду он поместил на остатки прежней. Костер заревел. В свете пламени Киний увидел, что по ту сторону огня сидит Кам Бакка — она сидела здесь все время. На ней длинное одеяние, покрытое множеством мелких символов, старательно сплетенных из окрашенной оленьей шерсти. Рукава и грудь покрывали сотни маленьких золотых пластинок, так что при вновь вспыхнувшем свете женщина сверкала. На ногах — плотно облегающая обувь и чулки из кожи; обувь по сути тоже кожаные чулки. Все это покрыто мелкими украшениями. Киний увидел лошадей, антилоп, более необычных животных, особенно грифонов; все это повторялось в бесконечных вариантах, и не было двух одинаковых рисунков.

Она увидела, что Киний не спит, обошла костер и подошла. У нее было красивое, полное достоинства лицо человека средних лет, с длинным прямым носом и высокими выщипанными бровями, но глаза мужские, и шея тоже мужская. И руки, которыми она протянула ему питье в золотой чаше, — мужские, в мозолях и ссадинах.

Ателий продолжал забавляться огнем. Кам Бакка заговорила низким голосом, и Ателий встал и подошел.

— Кам Бакка спрашивает, как тебе эта ночь?

Ателий выговаривал слова четче, чем обычно.

Киний покачал головой, отказываясь от золотой чаши.

— Мне лучше. Да? Хорошо? Можешь передать ей мою благодарность? Она лекарь?

Ателий наклонил голову набок, как очень умный пес.

— Ты лучше? — сказал он и повторил на варварском языке.

— Можешь сказать ей «спасибо»? — снова спросил Киний. Он произносил слова очень тщательно.

Ателий снова заговорил на чужом языке, потом повернулся к Кинию.

— Я сказал спасибо — для тебя. Хорошо? Хорошо. Много говори по-гречески — мне. — Он рассмеялся. — Может, мне научиться больше греческого.

Киний кивнул и откинулся на груду шкур. Чтобы просто поднять голову, требовались большие усилия.

Заговорила Кам Бакка. Чем дольше она говорила, тем более знакомыми казались ее слова — как на персидском. Потом она сказала кшатра хан — великий царь, и он узнал эти слова. Это почти понимание мешало слушать.

Ателий начал переводить.

— Она говорит: тебе важно искать царя. Скоро. Но скорее тебе говорить с ней. Важнее, интереснее говорить с ней. Она говорит: ты едва не умереть. И она говорит: да, ты помнишь, как едва не умереть?

Киний кивнул.

— Скажи: да, помню.

Услышав его ответ, она кивнула и снова заговорила. Ателий сказал:

— Она говорит: ты войти в реку?

И Киний испугался. Варварская женщина, ее роль женщины-мужчины ему непонятна, и она спрашивает о его сне. Он ничего не ответил.

Она яростно замотала головой. Из широкого рукава вылетела рука, указала на него, и вдруг — греческий, хоть и с ионическим акцентом, вполне понятный:

— Не бойся! Но говори только правду. Ты входил в реку?

Киний кивнул.

Он видел ее, чувствовал вкус пыли.

— Да.

Она кивнула. Откуда-то из-за себя достала маленький барабан, покрытый изображениями крошечных зверей, в основном оленей. Достала кнутик — точь-в-точь детская игрушка, только кнутовище железное, а кнут волосяной. Этим кнутом она начала бить в барабан и запела.

Кинию хотелось уйти. Хотелось выйти из чужой палатки, уйти от чужой женщины-мужчины, хотелось говорить на настоящем греческом. Он был близок к панике. Смотрел на Ателия, своего прокусатора Ателия, в поисках чего-нибудь знакомого и устойчивого.

Она подбросила барабан в воздух и произнесла Длинную фразу. Ателий сказал:

— Она говорит: я найти тебя в реке, принести домой. Только тебе. Только Бакка. Не воин болен… был… болен. — Ателий сражался с языком. Неожиданно он улыбнулся. — …должен жить . Она говорит: это самое важное. Да? Знаешь, что я сказал?