Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь

Когда я появился, толпа была в ещё большем возбуждении, чем я предполагал. Сначала меня чуть не сбили с ног кинувшиеся ко мне сторонники, которые затем с энтузиазмом начали уговаривать меня направиться туда, где заседал сенат. Однако я сумел добиться того, чтобы меня выслушали, и стал говорить спокойно и сдержанно, что вскоре возымело свой эффект. Поблагодарив их за преданность мне и конституции, я попросил их вернуться в свои дома тихо и спокойно. Я признал, что в сенате были люди, которые являются и моими личными врагами и врагами установленных принципов законности и порядка, но были и другие, сказал я, те, кто вскоре поймёт, что по отношению ко мне они поступили неправомерно, и по собственной воле попытаются восстановить справедливость.

Таким способом мне удалось успокоить толпу и подтолкнуть к действию сенат. Как только сенаторам сообщили о моей речи и о том, какой она возымела эффект, те сенаторы, которые были моими друзьями, тут же набросились на тех, кто обвинял меня в стремлении разжечь революцию. Их тут же поддержали другие, опасавшиеся ещё одного дня беспорядков. И ещё в первой половине дня ко мне в дом пришла делегация сенаторов. Им было поручено поблагодарить меня за моё патриотическое поведение и предложить вернуться в сенат, где меня должны были восстановить в должности претора.

Мне повезло, что представилась возможность действовать быстро и энергично в начале года. Вскоре после этой демонстрации небольшая армия Катилины вынуждена была вступить в сражение и потерпела поражение. Антоний Кретик, сославшись на приступ подагры, не принимал участия в сражении, но его подчинённый Петрей решительно повёл в бой войска. Каталина погиб, смело сражаясь за дело, которое уже давно было безнадёжным.

Теперь, как я и ожидал, на свет всплыли обвинения против тех людей, кто в прошлом как-либо был связан с Каталиной. Я стал вполне очевидной целью для подобных атак, но теперь моё положение сильно укрепилось, и, когда мои враги предприняли очередную попытку утопить меня, я был в состоянии действовать уверенно и сурово. Сначала появился доносчик Веттий, который обвинил меня перед следователем Новием Нигром. В своей предварительной речи Веттий заявил, что он может предоставить моё собственноручное письмо Каталине. Так как я находился в переписке с Каталиной в прошлом, то вполне возможно, что он мог это сделать. В то же самое время на меня повелась более серьёзная атака предателем Квинтом Курионом, который сначала сам был заговорщиком, а в конце присоединился к своей любовнице Фульвии и стал доносчиком, что оказалось куда более выгодным занятием. За свою деятельность он уже получил от сената награду. Как большинство доносчиков, он не знал, где остановиться, и, без сомнения, надеялся ещё на одну награду, если ему удастся опорочить меня.

Но я теперь был разозлён и чувствовал свою силу. Тут же в сенате я обратился к Цицерону, потребовав от него свидетельства о том, что с первых дней заговора я действовал патриотически, предоставив ему информацию, которую мог бы и попридержать. Здесь я конечно же рисковал. Курион был весьма полезен Цицерону, и, насколько я знал, Цицерон вполне мог быть среди тех, кто подстрекал людей против меня. С другой стороны, я понимал, что Цицерон, сильно обеспокоенный тем, что он потерял любовь и уважение народа, вряд ли рискнёт ещё больше подорвать свою позицию, присоединившись к моим врагам. Кроме того, я знал, что он был в больших долгах у Красса, купив себе великолепный дом, и хотя Красс в данный момент отошёл от политики, Цицерон вряд ли решился бы атаковать меня, зная, что может последовать ответная атака. Поэтому, как я и предполагал, Цицерон решил смыть грязь с моего имени и открыто поблагодарил меня за патриотизм, который я проявил не только в последнее время, но и в дни заговора.

Теперь я мог расправиться с моими обвинителями. Куриона осудили за то, что он выдвинул ложное обвинение против коллеги-сенатора. С него взыскали сумму предыдущей награды, и он был полностью опозорен. Что касается Веттия, то я позволил своим сторонникам разгромить его дом и растащить состояние. Затем его приволокли на форум и чуть не разорвали на части. В конце концов я спас его жизнь, заключив в тюрьму. Мною был также посажен в тюрьму Нигр за превышение своих полномочий: ведь он позволил себе выдвинуть обвинение против высшего должностного лица. Итак, на время мои враги оставили меня в покое.

Однако их нападки заставили меня измениться. Во мне проснулись чувства горечи и злости, которых я практически не знал до этого. Я стал несдержанным и нетерпимым к оппозиции, и, без сомнения, многие мои действия можно назвать своевольными и диктаторскими. Я считаю, что отчасти это изменение, если это действительно было изменение, в моём характере стало естественной реакцией человека, который чувствует, что на него охотятся и он должен бороться за своё существование. Так же как и в случае с пиратами, я был шокирован глупостью, самонадеянностью и некомпетентностью. Кроме того, с мораль ной точки зрения я был глубоко оскорблён тем, что на моё стремление поддерживать со всеми дружеские отношении и прощать зло мне отвечали лишь необъяснимой, непримиримой враждебностью. Раньше я с удовольствием посмеялся бы и забыл о тех проявлениях недоброжелательности, с которыми мне приходилось сталкиваться. Теперь же я начал охранять и защищать своё достоинство, иногда, возможно, слишком страстно.

Например, я рассматривал дело знатного юноши из Нумидии, Масинты, который очаровал меня своей внешностью и поведением. Я попытался защитить его в сенате, когда Юба, сын царя Нумидии, приехал в Рим для того, чтобы поддержать требования своего отца, заявлявшего, будто этот привлекательный молодой человек царский данник. В то время Юба общался только с моими врагами, и, выступая перед сенатом, он показал себя недостойно. Этот бородатый африканец обращался ко мне в презрительном тоне, намекая на то, что я был революционером и банкротом и что решился защищать иноземца из-за своей греховной страсти к молодому человеку. Он даже попытался обвинить меня в женственности из-за бахромы на рукавах моей туники, что стало входить в моду в Риме. Это ему, конечно, подсказал Катул или один из его приспешников. Я не мог вынести подобных оскорблений, поэтому подошёл к Юбе, схватил его за бороду и, несколько раз дёрнув из стороны в сторону, бросил его на землю. Потом я вернулся на своё место и попросил нумидийца продолжать свою речь, но с должным уважением к избранным государственным должностным лицам римского народа. Этот мой поступок привёл в замешательство как Юбу, так и тех римлян, которые подтолкнули его на то, чтобы он посмеялся надо мной. Они были ещё больше смущены, когда, после того как было решено, что Масинта должен выплатить свои долги и до этого времени обязан оставаться в тюрьме, я взял его под защиту и заявил, что буду содержать его у себя дома. Некоторые запротестовали, но я поступил по-своему. В действительности Масинта пробыл со мной больше года. По истечении этого срока, уезжая в свою провинцию в Испании, я тайком вывез его из города и в конце концов отпустил, чтобы он мог спокойно вернуться в свою страну.