Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф

Валерия всё ещё не уверена, действительно ли она любит эрцгерцога Франца Сальватора. Елизавета поощряет зарождающееся взаимное увлечение молодых людей. Однако во время поездки на озеро Аттерзее императрица спрашивает молодого эрцгерцога, был бы ли он рад ввязаться в войну и против кого охотнее выступил бы — против Германии, России или Италии. Франц Сальватор на это отвечает:

— Мне всё равно.

Елизавета продолжает развивать свою мысль:

— Выступать против немцев всегда печально — ведь это то же самое, как выступать против братьев.

— Однако полагаться на их дружбу не стоит, — уточняет Франц Сальватор. — Я имею в виду пруссаков.

— Собственно говоря, их нельзя упрекать в том, что они добиваются выгод для своей страны и обладают для этого всем необходимым. И потом не все немцы — пруссаки, хотя пруссаки — тоже немцы. Как набожны и дельны вестфальцы, как неиспорченны, жизнерадостны и образованны жители Рейнланда, Бадена и Вюртемберга! Какая железная дисциплина, какое усердие в учении, какая строгость и подтянутость по сравнению с нашими условиями, где без такого твёрдого порядка всё идёт гораздо более вяло и прежде всего не хватает, разумеется, желанных единства и сплочённости!

В конце мая императорская семья вновь останавливается в новой вилле «Гермес». Ни Елизавета, ни Валерия не чувствуют себя уютно в этом жилище, снаружи строгом, а внутри отличающемся чрезмерной холодной роскошью.

Появляется и кронпринц. Внешне ничто не говорит о его болезни, но дают о себе знать некоторые разногласия с женой, и близкие, родные люди по-прежнему проходят мимо друг друга и не находят общего языка. Рудольф, естественно, тоже постоянно занимается вопросами войны и мира.

— Во время войны можно было бы снискать признание, — считает он, и тогда Валерия возражает:

— Да, но это стоит человеческих жизней, а ты рискуешь своей собственной. — Он делает пренебрежительный жест и говорит приблизительно следующее:

— Если уже успел насладиться всем, теряешь всякий интерес к жизни.

Сейчас это звучит совсем иначе, нежели в то время, когда он собирался прожить до ста лет.

Елизавету в это время беспокоит её сестра, герцогиня Алансонская, которая воспылала чувством к некоему гражданскому врачу и какое-то время даже подумывала развестись с супругом и выйти за него замуж. Императрица опасается даже, как бы сестру не объявили невменяемой, поскольку её доставили в Грац к невропатологу Урафт-Збингу, который предписал ей лечение. Но это возбуждение и нервозное состояние были скорее следствием перенесённой скарлатины, и Елизавете нет больше повода опасаться, как бы сестра не покончила с собой или её не заставили остаться в психиатрической лечебнице. Однако императрица никак не может избавиться от ощущения постоянного страха. Валерию нервируют преувеличенные заботы матери о ней. Порой это выводит её из терпения, хотя она старается не подавать вида. Существуют между матерью и дочерью и политические разногласия. Валерия смотрит на будущее Австро-Венгрии более оптимистично.

— Это старое, трухлявое дерево больно, — говорит Елизавета.

Она предвидит распад разноязычной империи и проводит эту мысль в поэзии и прозе. Иногда ей кажется, что Франц Иосиф — предпоследний император из рода Габсбургов, и она повторяет древнее предсказание, будто бы эта гордая череда наследников престола началась с Рудольфа [62] «...череда наследников престола началась с Рудольфа» — основатель немецкой линии германо-австрийской династии Габсбургов — король Рудольф I Габсбургский (1273—1291). и закончится Рудольфом. Разумеется, её мрачные прогнозы относительно будущего империи вступают в противоречие с представлениями Франца Иосифа. В такие моменты она не встречает ни малейшего понимания со стороны мужа и даже считает, что с ним трудно ладить. «Я нахожу, — утверждает дочь, — да простит мне Бог подобные мысли, с ним ладить намного легче, чем с ней».

Несмотря на всю любовь к Валерии, дочь в определённом смысле ограничивает стремление императрицы к свободе, в чём она, правда, никогда не признается. Как говорила Кармен Сильва, императрице хотелось бы всё время путешествовать, путешествовать и путешествовать, а мир слишком мал и тесен, чтобы удовлетворить эти её желания в той степени, в какой она мечтает. Едва возвратившись из Геркулесбада, Елизавета в июле снова спешит уехать, на этот раз в Англию через Гамбург.

В это время господин Фриц Пахер неожиданно получает письмо с пёстрыми бразильскими марками и, к своему величайшему удивлению, обнаруживает, что это стихи, озаглавленные «Песня жёлтого домино».

Автор спрашивает, помнит ли он о давней случайной встрече на маскараде, когда она отказалась открыть ему своё лицо, и просит дать знать о себе и не заставлять ждать.

Никакого адреса на конверте нет. Фриц Пахер решает раскрыть тайну маски и сказать, что ему точно известно, кто она... Он отваживается написать свой ответ в стихотворной форме, озаглавив его «К незнакомке».

Письмо, оставленное на почте до востребования, лежит там несколько месяцев, и в конце концов Пахер лично является за своим посланием, которое так никто и не спрашивал. Приключение, которого не было, закончилось...

Елизавета тем временем в Англии, на морском курорте в Норфолке, где принимает ванны.

В конце июля она пишет мужу, что намеревается нанести визит королеве в Осборне на острове Уайт, после чего вернётся домой. Франц Иосиф, озабоченный всё более частым отсутствием супруги и опасающийся, как бы она мало-помалу совершенно не отдалилась от семьи, как успела отвыкнуть от страны, отвечает в своей обычной сердечной манере:

«Мой бесконечно любимый ангел! Твоё милое письмо сделало меня совершенно счастливым, ибо явилось ещё одним доказательством, что ты любишь меня и с удовольствием вернёшься к нам...»

На этот раз свидание Елизаветы с мужем и дочерью произошло в замке Кройт на озере Тегернзее. В тамошней церкви почти шестьдесят лет назад были обвенчаны её родители, чей брачный союз, несмотря на обилие детей, никак нельзя было признать гармоничным. Во время мессы Елизавета обратила внимание дочери на то, что перед главным алтарём над иконой крупными буквами начертано: «Прости их, Господи, ибо не ведают они, что творят».

Поистине мрачное предзнаменование при венчании!

В Кройте Елизавета читает Валерии стихи, которые написала в Англии. Дочь не может не удивиться её поэтической плодовитости и лёгкости, с которой её мать творит. Теперь не проходит и дня, чтобы она не создала нечто новое, и Валерия находит, что многое прекрасно и своеобразно, подчас, может быть, слишком своеобразно, чтобы быть по-настоящему прекрасным. Словно великую тайну Елизавета сообщает дочери, что её цель в том, чтобы эти стихи были опубликованы спустя продолжительное время после её кончины и полученные от их продажи средства пошли в пользу тех несчастных, которые в силу своих политических намерений и склонности к свободолюбию были заклеймены как преступники.