Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф

— И это называется вернуться домой, — горько сетует она. — Дома ощущаешь себя только там, где природа прекрасна, а люди веселы.

Рудольф внушает императрице тревогу, а будущее, которое он олицетворяет, страшит её, особенно когда она думает о дочери.

13 мая с большой пышностью открывают памятник Марии Терезии. Во время затянувшихся торжеств Елизавета решает побеседовать с Рудольфом и о его отношении к предстоящей помолвке Валерии.

— Никогда не поступай дурно с Валерией, — внушает она сыну, — это обернётся несчастьем для тебя самого.

Елизавете известно, что всё мистическое действует на податливую, склонную к суеверию душу сына, и она решает затронуть эту его слабую струнку.

— Я родилась в сорочке, я нахожусь в контакте с иным миром и могу приносить счастье или несчастье, — внушает она ему, — поэтому помни о 13 мае.

— Я никогда не причиню зла Валерии, мама.

Елизавета вглядывается в лицо сына и не может не заметить его беспокойного взгляда, тёмных кругов под глазами и бледность.

— Ты болен?

— Нет, только чрезмерно устал и изнервничался...

Этот диалог происходит во время придворного обеда, пока прочие гости обсуждают беспорядки, которые произошли днём раньше. Перед ещё закрытым от зрителей памятником Марии Терезии устроили шествие «прогерманцы», как окрестили их при дворе, которые пели «Стражу на Рейне» и были разогнаны лишь с помощью полиции.

Июнь Елизавета проводит в тесном общении с дочерью. На пикнике они ударяются в философию. Елизавета больше верит богу мести, а Валерия — богу любви. Императрица так плохо думает о людях, что Валерии иногда становится не по себе.

В конце июля, после многодневного пребывания в Гаштайне, Елизавета перебирается в Ишль, куда приезжает и Франц Иосиф. Актриса Шратт тоже проводит там лето; она теперь часто приезжает на императорскую виллу и прогуливается с августейшей парой. Как-то, а точнее, 4 августа, там появляется и Валерия. Она находит эту даму простой и приятной, но испытывает чувство досады, поскольку люди судачат обо всём этом. Валерии жаль, что Елизавета поощряет это знакомство.

15 августа в Ишль прибывает король Португалии с кронпринцем. Якобы на смотрины. Вероятно, им неизвестно, что Валерия уже решила свою судьбу, и Елизавете забавно слушать, как кронпринц расспрашивает Валерию о её стихах и рассказывает, что он вместе с отцом переводит Шекспира.

После отъезда посторонних Елизавета неожиданно заявляет:

— Я еду на озеро Лангбатзее, проведу там несколько дней. С собой никого не беру, потому что не желаю ни с кем разговаривать.

Придворная дама Шарлотта Майлат не на шутку обеспокоена:

— Хоть бы она вернулась по крайней мере довольной и успокоившейся, — сетует она в письме Иде фон Ференци. — Дай ей, Господи, хоть в чём-то обрести душевный покой, однако, я думаю, что ни Гейне, ни Байрон не в состоянии даровать ей его. Поистине печально...

По возвращении Елизавета с Валерией отправляются в Байрейт на Вагнеровский фестиваль. Обычно далёкая от музыки, императрица потрясена «Персифалем». В антракте она просит пригласить к себе в ложу фрау Козиму Вагнер. В ложе императрицы появляется благородная, необычайно привлекательная дама с явными следами былой красоты, удивительно умиротворённая. Она уверяет, что без Людвига II эти звуки, которые представляются ей вершиной всех желаний, по крайней мере, на этом свете, никогда бы не были созданы. О муже и своём отце Листе она говорит со слезами на глазах.

— Я живу одиноко, только со своими детьми. Живу прошлым. Моё единственное счастье — музыка.

— Вы совершенно правы, — отвечает Елизавета, — я тоже никогда не хожу в театр, где меня осматривают со всех сторон, и вообще не люблю быть на людях.

— Как я вас понимаю, — подхватывает фрау Козима, — я всегда понимала и короля Людвига, ибо на людей нашло нечто настолько странное, нечто грубое, что даже трудно определить. Поэтому почти никто из тех, кто обладает возвышенными чувствами и стремлениями, не в силах жить среди них.

Елизавета в таком восторге от спектакля, что изъявляет желание взглянуть на капельмейстера Мотла и исполнителей главных партий Парсифаля и Амортас — ван Дийка и Райхман. Их прозаическая внешность несколько разрушает её иллюзии.

— Я готова слушать всё это снова, прямо сейчас, — восхищается Елизавета, — на что Райхман отвечает:

— А я готова играть немедленно.

Из Байрейта императрица отправляется в Кройт, чтобы отметить 29 августа восьмидесятилетие своей матери, затем снова в Ишль. Однако в мыслях она снова далеко отсюда, в Гастури на Корфу. «Любовь моя, — печально отвечает Франц Иосиф, — твой отъезд так далеко на юг и долгое отсутствие расстраивают меня, особенно после нашей последней встречи, к сожалению, такой непродолжительной и несколько суетливой, но вместе с тем довольно приятной и милой. Ты была очаровательна как никогда, за что я ещё раз сердечно благодарю тебя... Вспоминай иногда о бесконечно любящем тебя грустном и одиноком малыше».

«Большой свет» тоже принимается язвить по поводу мании императрицы путешествовать. Эту тему подхватывают газеты, и вот уже английские газеты сообщают, будто бы Елизавета подумывает отправиться в Америку и Вест-Индию, мало того — в кругосветное путешествие. В действительности же речь идёт пока лишь о поездке в Мирамар после Миссолунги, где вдохновлённый свободой эллинов сражался и погиб Байрон.

Образ жизни и образ мыслей императрицы вызывают серьёзную озабоченность у по-настоящему преданной ей мудрой графини Фестетич, и она изливает свою душу Иде Ференци: «Всё, что я здесь вижу и слышу, удручает меня, милая Ида. Правда, Её величество, когда мы вместе, неизменно любезна и говорит, как прежде. Но она уже не та, прежняя — её душу омрачает какая-то тень. Я могу употребить только это выражение, поскольку про человека, который из любви к покою или для развлечения сдерживает или отрицает всякое прекрасное и благородное чувство, можно сказать лишь, что это озлобленность или цинизм! Поверь, сердце моё обливается кровавыми слезами! Она делает вещи, которые отказывается понять не только душа, но и разум. Вчера утром погода была ужасная, тем не менее она вышла в море под парусом. В девять утра начался уже дождь с грозой, и это продолжалось до трёх часов пополудни. Всё это время она кружила вокруг нас под парусом, сидела на палубе, промокшая до нитки с зонтиком в руках. Затем она где-то пристала к берегу, заказала свой экипаж, намереваясь провести ночь на какой-то незнакомой вилле. Теперь ты можешь представить, как мы с ней далеки — слава богу, её повсюду сопровождает врач...»

Где бы Елизавета ни появлялась, она неизменно обращает на себя внимание своей необычной — лёгкой пружинящей — походкой. Люди с поэтической душой, которые намереваются выразить ей своё поклонение, сравнивают её с «парящей богиней победы». Прочие же из-за её привычки быстро ходить, зовут её «железной дорогой», причём без капли сарказма, ибо для сельского населения Греции железная дорога — символ всего великолепного, грандиозного.