Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф

Вечером 10 февраля императрица как обычно раздевается перед отходом ко сну, умывается и отсылает Валерию, Иду Ференци и прислугу, заявляя, что хочет спать, однако около девяти вечера она тайком поднимается, одевается и, закутавшись так, чтобы остаться неузнанной, через боковую дверь покидает Бург. Наняв первый попавшийся фиакр, она приказывает вознице поскорее доставить её в монастырь капуцинов на Новой площади, в котором теперь покоится Рудольф, Холодный склеп, в котором правильными рядами, словно штабели товара в магазине, располагаются могилы Габсбургов, неприятен Елизавете, и она никогда не испытывала желания посетить его. На этот раз императрице кажется, будто её зовёт какой-то внутренний голос, и она надеется, что ей, возможно, явится Рудольф и скажет, почему он ушёл из жизни и хочет ли быть похороненным там, где сейчас покоится. Дама в глубоком трауре звонит у ворот монастыря. Но когда ей открывают, просит проводить её к патеру Гардиану. Там она приподнимает вуаль, здоровается с патером и простодушно говорит:

— Я — императрица, отведите меня, пожалуйста, к моему сыну.

Возле могилы Рудольфа сразу же зажигают несколько факелов, освещающих склеп. Патер провожает Елизавету: пока они добираются до железной двери, она следует за ним, но потом благодарит и отказывается от дальнейшего сопровождения. Патер пытается робко возразить, но Елизавета обрывает его:

— Со своим сыном я хочу побыть одна!

Затем она спокойно спускается по лестнице в мрачные помещения, освещённые тусклым, призрачным светом факелов. Елизавета направляется прямо к могиле Рудольфа. Сквозняк колышет листья увядших венков. Звуки, производимые то тут, то там опадающими цветами, напоминают лёгкие шаги, так что Елизавета частенько озирается. Никого, естественно, нет. Она громко произносит:

— Рудольф!

Произносит имя сына один раз... потом ещё... Голос её гулко разносится по помещению, но никто не появляется, никто не откликается.

Разочарованная она возвращается в Бург, однако этот визит приносит ей утешение и успокаивает её. Ведь духи приходят только в том случае, если это допускает всемогущий Иегова, говорит она на другой день дочерям, сознаваясь им во всём. Гизела и Валерия приходят к единому мнению, что умерли бы от страха, если бы Рудольф действительно появился, не говоря уже о том, чтобы дать ему ответ, а тем более помочь. Когда Франц Иосиф услышал об этом визите жены, он сразу же принимает решение вырвать императрицу из того печального окружения в Вене, которое на каждом шагу напоминает ей об ужасном несчастье.

Ещё на 10 февраля намечен отъезд императорской четы в Венгрию. В полдень 11 февраля специальный придворный поезд прибывает на вокзал в Будапеште. Все присутствующие обнажают головы, не издавая, по обыкновению, возгласов ликования. Несметная толпа людей окружает путь к королевскому дворцу. Императорскую чету она приветствует беззвучно, просто обнажая головы. Более трогательно вряд ли можно было бы выразить глубочайшее сочувствие августейшим родителям.

Императора Франца Иосифа отвлекают дела, связанные с управлением государством. Но Елизавету, которая снова ведёт слишком однообразную тихую жизнь, начинает одолевать печаль и отчаяние. Хотя сейчас она снова целый день и усерднее, чем когда-либо, занимается греческим языком, с каждым днём её всё больше донимает гнетущая тоска. Спустя примерно две недели после трагедии она признается, что чувствует себя так, будто бы её ударили по голове и она до сих пор не может оправиться от этого, словно оглушённая. Иной раз она шепчет Валерии:

— Ах, с такой тяжестью на душе я не в силах рассказывать папе что-нибудь отвлекающее. Теперь я убедилась, что всемогущий Иегова намерен увести меня в глушь, где я проведу свои последние дни отшельницей, посвятив себя Ему, созерцая Его божественное величие и восхваляя Его. Так мне суждено, и Господь ведёт меня к этому, хочу я того или нет.

Слова Рудольфа в предсмертном письме, обращённые к Валерии, производят особое впечатление на Елизавету, которая придерживается теперь того же мнения, что Австро-Венгрии больше не устоять. Она распадётся, считает императрица, как только император, удерживающий её силой своего характера и самоотверженным выполнением долга, не сможет больше оберегать от развала это непрочное государство. «Трудно представить себе больших антиподов, — записывает Валерия в своём дневнике, — чем папа и мама. И всё же я иной раз задаю себе вопрос, кто из них достойнее в этом горе. Очень много забот мне теперь часто доставляет мама. Она способна на великие дела и не способна на мелочи. Сейчас, когда волнения уступили место однообразию повседневной жизни и папа, по крайней мере внешне, остаётся таким же и трудится как всегда, маме такая жизнь представляется тягостной и безотрадной. Она боится также, что её всё больше усугубляющаяся скорбь становится в тягость папе и они перестанут понимать друг друга». Валерия с ужасом убеждается, что эта мысль становится у Елизаветы идеей фикс, в которой её невозможно разубедить, и ей приходится слушать, когда мать заявляет ей: «Если бы Иегова призвал меня к себе, чтобы развязать руки папе и не отравлять тебе будущее семейное счастье мыслью о безрадостной жизни, которую мне придётся вести без тебя!»

Иногда от постоянного волнения Елизавета принимается громко смеяться сквозь слёзы и говорить о сумасшедшем доме, в котором она наверняка рано или поздно окажется, и так далее. После всплесков глубокой скорби ею овладевает полная апатия. Тогда она полностью забрасывает и свои излюбленные занятия: Гейне, Грецию и всё прочее. Например, комитет по сооружению памятника Гейне на его родине в Дюссельдорфе, который возник по её собственной инициативе, в ответ на свой запрос получает уведомление, что Её величество отказалась поддерживать его.

Теперь больше чем когда-либо императрица занимается выяснением причины трагедии. Письма Рудольфа, в том числе и к императрице, содержат самые общие выражения и обеспечивают полнейший простор для всякого рода предположений. Их величествам далеко не всё ясно. Франц Иосиф вначале придерживался той точки зрения, что всё случившееся не более чем любовная трагедия с участием баронессы Вечера. Теперь он разделяет мнение Видерхофера, будто кронпринц умер от душевной болезни. Эта мысль поддерживает его, но высказывать её в присутствии Елизаветы слишком часто не рекомендуется. Валерия считает, что любовная история — далеко не единственная причина трагедии. Мнение на этот счёт Елизаветы неоднозначно — она то тяготеет к взгляду Франца Иосифа, то к точке зрения Валерии. Во всяком случае, этот вопрос вызывает ощущение какого-то смутного страха у всей семьи.