Дмитрий Евдокимов - Воевода

— Она согласна на всё!

Дьяк довольно хохотнул:

— Почувствовала, что у меня не отвертишься. Ну, пошли теперя к её родителю. Сегодня же всё и заберём, а они пусть друг с другом милуются сколько влезет.

— Мы идём к вашему отцу. Что-нибудь ему передать? — «перевёл» Маржере.

Марина лишь грустно покачала головой:

— Передайте то, что слышали.

Когда Маржере повернулся к выходу, до него донеслись тихие слова, произнесённые по-французски:

— Скажите, полковник, правда ли, что император чудом спасся?

«Так вот оно что, — мелькнуло в голове старого вояки. — Бедная девочка верит, что Димитрий жив!» Ему так хотелось оставить ей надежду, но он решил, что Марина должна знать правду, какой бы горькой она ни была.

— Не верьте слухам. Я вчера видел тело государя. Он мёртв.

— Чего она ещё хочет? — недовольно спросил Татищев, остановившись в дверях.

— Просит вернуть своего слугу-арапчонка.

— Эту нечисть чёрную? Кажись, Шуйский себе прибрал. Тоже всякую погань во двор тащит: и ведунов, и бабок, и шутов, и юродивых. Тьфу, дьявольское отродье!

...Не чувствовалось особого уныния и в хоромах тестя императора, Юрия Мнишека. Он встретил послов хитроватой усмешкой:

— А что, говорят, новый государь ещё холост? И не спешит жениться на дочери русского князя?

Маржере удивлённо взглянул на хозяина: быстро же весть о том, что говорилось за обедом у Шуйского, долетела сюда.

Видимо, и Татищев подумал о том же самом. Буравя поляка злыми заплывшими глазками, пробасил:

— Коль об этом знаешь, значит, знаешь, зачем и мы сюда пожаловали, — за добром, что тебе зять на радостях подарил!

— Поверьте, Панове, добра того не так уж и много. А против нашего с ним договора, можно сказать, совсем ничего! Так, несколько камешков.

Дьяк сделал глумливый жест, выражающий крайнее недоверие, и хмыкнул:

— В дворцовых росписях точно указано, чего и сколько тебе выдавалось из царёвой казны. Всё заберём!

— Как ты смеешь не верить мне, вельможному пану! — вскипел Мнишек. — Я истратил на эту свадьбу в десять раз больше, чем мне пожаловал Димитрий.

— Думаешь, мы не знаем, сколько денег тебе передал Власьев ещё в Кракове? А сколько изделий из золота и серебра? А кони? А сёдла и уздечки, украшенные каменьями? Всё отдашь! Иначе не видать тебе твою дочку!

Упоминание о Марине направило мысли воеводы в прежнее русло. Вдруг игриво заулыбавшись дьяку, он миролюбиво сказал:

— Ну, полно, полно! Да и какие счёты могут быть между государем и государыней!

Татищев тупо воззрился на живо жестикулирующего пана:

— Жена самозванца, католичка — государыня?

— Конечно! Подумай сам — Шуйскому теперь негоже брать в жёны ниже себя по родству. А кто такие Буйносовы? Кто про них в Европе слышал? Дошло? А прежнюю государыню, сиречь мою дочь, знают и король Польский, и римский император. Сам Бог велел Шуйскому жениться на моей дочери. И королю Сигизмунду, что благословил Марину на брак с Димитрием, никаких обид не будет. Всё исполняется, как он хотел, — полячка остаётся русской царицей. А это залог вечного мира между Речью Посполитой и Русью. И, учитывая, что Сигизмунд не крепко на троне сидит и всё глядит в сторону своей родины — Швеции, глядишь, будущий наследник станет во главе уже двух славянских государств.

Маржере, быстро переводивший остолбеневшему дьяку блестящие логические построения сендомирского воеводы, ощущал чувство всё возрастающей брезгливости. Сам не веривший ни в Бога, ни в чёрта, Жак тем не менее не мог понять такого цинизма: ещё не остыла постель новобрачных, а чадолюбивый папаша подсовывает свою дочь под одеяло новому претенденту на трон. И кому — гундосому, слюнявому старику!

До Татищева наконец дошёл смысл того, что с таким жаром вдалбливал Мнишек.

— Так что, он сватает свою дочь за Шуйского? — переспросил он у Маржере, словно не веря своим ушам.

Жак молча кивнул, с любопытством ожидая от дьяка вспышки необузданной ярости. Но её не последовало. Хитрый дьяк понял, что может впутаться в политическую интригу, которая неизвестно чем кончится. Ведь он знал, что Шуйский озабочен реакцией польского короля на происшедшие события. И чем чёрт не шутит, вдруг он клюнет на приманку хитрого пана. Тем более что Марина очень недурна собой.

Поэтому он только произнёс односложно:

— Не можно!

— Почему?

— Государь крепко держится старых порядков и не женится на католичке.

— Старых порядков? Но позволь — ведь бабка убиенного Димитрия была урождённой Глинской, полячкой, и благополучно родила наследника, будущего великого Ивана Четвёртого.

— Убиенный, как ты говоришь, Димитрий — вовсе не сын Грозного, а расстрига Гришка Отрепьев, которого постигла Божья кара.

— А я и не утверждаю, что покойный государь был сыном Ивана...

— Кем же ещё?

— Ты же отлично знаешь, что у Ивана был старший брат, Григорий, рождённый в монастыре.

Татищев похолодел: значит, этот проклятущий поляк знает великую тайну, которую поведал умирающий Димитрий заговорщикам. Значит, её знают и Жигимонт, и папа римский? Однако, не подав виду, что испугался, дьяк обрушился на воеводу с руганью:

— Враки всё это. Гнусные измышления дьявола, чтоб сбить с толку добрых людей! Что же он, выдавал себя за сына Ивана и Марфу называл родной матерью?

— Так было проще заставить народ идти за собой. Ведь кто знал о Григории, кроме самого Ивана, который искал старшего брата по монастырям, чтобы убить? Разве что только ближние бояре. Да мало кто из них избежал гнева Грозного. А легенду о спасённом младенце знали все. Как говорится, ложь во спасение.

— Ложь есть ложь! Не может святое дело ею прикрываться. Так что выбрось эти глупости из головы и жди сегодня людей из Дворцового приказа. Они всё твоё имущество опишут и заберут. Тогда и милуйся со своей дочкой.

— Но что мы будем есть и пить?! — возмутился Мнишек.

— Будете получать в достатке милостыню с царского стола! — усмехнулся Татищев. — Маринка, как убили её повара, уже ест блюда из царской кухни — и ничего, не жалуется!

— А что я буду пить, если вы заберёте моё любимое венгерское вино? О мой золотистый токай! — возопил воевода. — В моих погребах — тридцать бочек.

— Ничего, мёдом обойдёшься! А бочки твои пригодятся к царёву столу.

— У меня от вашего мёда изжога и голова болит!

— Привыкать надо, коль к нам непрошеный явился, — оскалился дьяк.

Татищев поспешил рассказать о разговоре Шуйскому. Тот выслушал со всё возрастающим страхом и велел немедля позвать из Посольского приказа князя Григория Волконского, который вместе с дьяком Андреем Ивановым готовился к поездке в Польшу для переговоров с королём.

Волконский, войдя в опочивальню, где Шуйский шептался с Татищевым, удалив не только ближних слуг, но даже родных братьев, пал на колени и довольно сильно стукнулся лбом об пол. Шуйский неодобрительно взглянул на тщедушные плечи князя: «Худосочен уж больно, где ему до дородности Афоньки Власьева!» Однако, привычно скрыв истинные мысли, рек благолепно: