Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель

Куда более острые разногласия раздирали сплочённые ряды оппозиции. Люди обеспеченные и титулованные поддерживали епископов не по убеждению, а по лености ума и привычке, стало быть, поддерживали без большого энтузиазма. Люди образованные прежде всего нападали на божественное право, которое якобы осеняет каждое движение, каждое слово епископа. Они не находили в нём философской основы. Его невозможно, по их мнению, доказать, опираясь на достижения науки и доводы разума, из чего следует, что всякая церковь, как земное учреждение, не обладает ни божественным правом, ни абсолютной законностью. Оно изменялось в зависимости от места и времени, следовательно, может изменяться и впредь. Право реформировать церковь они предлагали передать представителям нации. Именно они должны, исходя из общественных интересов, решить, уничтожить или сохранить власть епископов в Англии. Пуритане и пуританские проповедники все эти досужие разглагольствования встречали в штыки. В епископальной церкви они видели противное Господу идолопоклонство и не искоренённое наследство папизма. С фанатичным упорством, таким же непреклонным, как фанатическое упорство приверженцев архиепископа Лода, они отвергали литургию и пышность богослужения, которые, по их непреклонному убеждению, осуждались Евангелием. Им мила была евангельская простота первоначального христианства и свободные выборы самой общины своих проповедников.

С каждым днём борьба течений становилась всё жарче. Из лондонского Сити в начале декабря поступила петиция, которую будто бы подписали около пятнадцати тысяч финансистов и торговых людей. Для процветания ремесла и торговли им нужна была дешёвая церковь, и они требовали полного упразднения самого института епископства, этого «древа прелатства с корнем и ветвями». Почти в те же дни приблизительно семь тысяч служителей церкви предложили, тоже петицией, ограничить светскую власть, которой епископов наделили архиепископ Лод и король, в особенности пресечь их самовластие в церковных делах и устранить их от распределения церковных доходов, которые они распределяют главным образом между собой. Как только об этих предложениях стало известно, из девятнадцати графств поступили петиции, под которыми стояло будто бы сто тысяч подписей: графства требовали оставить епископов и епископальную церковь в неприкосновенности. Судя по всему, эти подписи были организованы самими властями, светскими и духовными. Они пытались сохранить свои доходы и положение. Далеко не все верующие соглашались их поддержать. В графствах возникли волнения. Пуритане пытались разрушить предметы идолопоклонства, как они именовали иконы и ризы. К епископам и проповедникам, поставленным ими, применялось насилие. Их избивали и изгоняли из храмов.

Палата лордов в подавляющем большинстве стояла стеной за епископальную церковь. В нижней палате царил разброд. Как только там возникали прения по церковным вопросам, возникала сумятица. Мнения одних и тех же лиц ежедневно, порой ежечасно менялись. Во всём прочем единая оппозиция тотчас разваливалась. Её вожди колебались. Пим и Гемпден публично выражали своё предпочтение пуританам и нередко поддерживали их самые радикальные предложения, однако в душе они противились переменам в церковном устройстве и готовы были оставить епископам одну духовную власть. Только раз обе палаты сумели объединиться, осудив стихийные, противозаконные нападения разгневанных прихожан на епископальные церкви. Однако два дня спустя стало известно, что во многих местах индепенденты открыто возобновляют собрания верующих. Тотчас лорды, не поставив в известность представителей нации, вызвали к решётке их представителей и сделали им замечание. Тогда спустя несколько дней, оскорбившись этим, как им представлялось, самоуправством, парламентарии отправили в графства своих эмиссаров, поручив им выносить из церквей иконы, распятия, жертвенники и все прочие предметы идолопоклонства. Эмиссары, не имея решения обеих палат, возглавили стихийное движение верующих. Под их руководством началось массовое разорение и разграбление епископальных церквей, что не могло не вызвать возмущения лордов и впавших в уныние приверженцев короля.

Кромвель, один из немногих, не ведал ни малейших сомнений в любом вопросе, который касался правды Господней. Он горел лютой ненавистью к тем церковным порядкам, которые много лет насаждались архиепископом Лодом. Оливер требовал, чтобы в подкомитете по делам религии со всей тщательностью разбиралась каждая жалоба со стороны пуритан и чтобы виновные в их притеснениях понесли наказание, и защищал проповедников, изгнанных с кафедр властью епископов, рассматривал их жалобы на притеснения и гонения, обрушивался в гневных речах на их притеснителей. По этой причине активно поддерживал жалобы против епископа Мэтью Брена и безоговорочно поддержал петицию о корнях и ветвях, которая требовала без промедления упразднить епископство и всё, что связано с ним, чтобы без промедления учредить правильное управление церковью, «в согласии со словом Божиим». Во время обсуждений «Акта об отмене суеверий и идолопоклонства и о лучшем поддержании истинного богослужения», который разрешал прихожанам любого прихода самим избирать проповедника по своему усмотрению, разгорелись, пожалуй, самые жаркие споры. Вопрос всем казался слишком принципиальным. Королевская власть так тесно была связана с епископской, что одна не могла обойтись без другой. На это важное обстоятельство обратил внимание один из приверженцев монарха:

— Если мы установим равенство в церкви, мы должны будем прийти и к равенству в государстве, ибо епископы являются одним из трёх сословий, составляющих государство, к тому же они имеют свой голос в парламенте.

Взрыв ярости точно подбросил Кромвеля с места. Он убеждён, что епископы такие же слуги Господа, как любой англичанин. Срывающимся голосом Оливер закричал:

— Как бы не так! Откуда выкопал этот джентльмен резон для столь нелепых предположений и выводов? Я такого резона не знаю!

Ярость Кромвеля возбудила палату. Его противники вскакивали с мест и тоже кричали, едва ли слыша друг друга:

— Как смеет он так говорить! Это язык, не допустимый в парламенте! К решётке, к решётке его! Пусть принесёт нам свои извинения!

Председатель напрасно стучал своим молотком. Шум нарастал. Тогда со своего места поднялся Джон Пим. Его авторитет был так велик, что гул стал понемногу стихать. Дождавшись тишины, ощутив, что внимание обратилось к нему, он веско, уверенно объявил:

— Если джентльмен произнёс что-то, что вызывает у вас возражения, пусть он объяснится, но не у решётки, а со своего места.