Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель

Решение было неожиданным. Уоллер, имея около пяти тысяч солдат, но не имея ни артиллерии, ни обоза, должен гнаться за Карлом налегке, невзирая на то, что в погоне должен столкнуться с превосходящей армией Руперта, а потому неминуемо будет разбит. Сам же Эссекс, имея более десяти тысяч солдат, артиллерию и обоз, отправлялся прочь: он намеревался освободить из осады важный в стратегическом отношении Лим. Опять-таки главнокомандующий не изволил принять во внимание то, что после этого удивительного манёвра вражеская армия может свободно выйти из Оксфорда и преспокойно отправиться на соединение с Рупертом, так что Уоллер просто-напросто будет раздавлен нападением с фронта и с тыла.

Такое неожиданное решение можно было бы считать подлым предательством, если бы оно не было просто-напросто глупостью, соединённой с бездарностью и стойким нежеланием причинить серьёзный вред королю. Уоллер был возмущён. Он предъявил военному совету приказ, исходивший от комитета по военным делам. Комитет предусматривал, что стечением непредвиденных обстоятельств армии парламента могли разделиться. В таком случае, по его мнению, именно Уоллер должен был освободить Лим, а Эссексу предназначалось преследовать короля.

Граф потребовал повиновения. Военный совет его поддержал. Уоллер вынужден был подчиниться, он направил в Лондон жалобу, обвинив Эссекса в том, что он произвольно толковал приказ комитета, и двинулся догонять короля.

Эссекс продолжал неоправданное движение к Лиму. Узнав, что генералы парламента совершили роковую ошибку, король остановился. Он оставил мысль о соединении с Рупертом, потерявшем в этих обстоятельствах смысл, изменил план кампании и направил принцу приказ освободить Йорк.

Принц Руперт поспешил исполнить волю дяди и короля. Карл вернулся на оставленную без защиты дорогу, по которой бежал, вступил в Оксфорд через семнадцать дней после того, как оставил его, вновь встал во главе армии и решил наступать, поскольку перед ним не было ни Эссекса, ни Уоллера и дорога на Лондон оказалась открытой. Таким образом, совершенное по глупости и бездарности неповиновение Эссекса разом поставило под удар и северный Йорк, и столицу.

Уоллер был верен долгу и приказу. Он растерялся, но тотчас бросился догонять короля, как только узнал о его возвращении в Оксфорд, шёл быстрыми переходами, надеясь спасти попавший в безысходное положение Лондон. Несколько отрядов добровольцев присоединились к нему. Они не успели пройти солдатского обучения, но горели желанием победить. Монарх встретил эту усталую, неоднородную армию на походе в графстве Бекингем. Сражение завязалось неожиданно, без должного построения и подготовки. Кавалеры были воодушевлены счастливым возвращением короля. Круглоголовые спасали Лондон, парламент и дело свободы. Обе стороны дрались с редким упорством. Потери были значительны. Однако кавалеры умели маневрировать и лучше были обучены рукопашному бою. Спустя несколько часов они одержали решительную победу. Армия Уоллера была рассеяна и на время перестала существовать.

Теперь Лондон был беззащитен. Король мог овладеть им довольно легко. Вместо этого он направил послание представителям нации, лукаво избегая слова «парламент», рассыпался в своих лучших намерениях и предлагал вновь приступить к переговорам о мире, а сам направил свою победившую армию в погоню за Эссексом, удаляясь от Лондона. Был ли он так твёрдо уверен, что принц Руперт непременно одержит полную победу на севере? Рассчитывал ли он разгромить неуклюжего Эссекса, тем самым лишить парламент всех войск и уже безоговорочным победителем вступить в Лондон, чтобы разогнать парламент и утвердить свою абсолютную власть? Беспокоила ли его судьба королевы, которая после падения Экзетера могла попасть к Эссексу в плен? Как знать! Очевидно одно: ему не следовало этого делать. Самоуверенность не в первый раз губила его.

Его судьба решалась на севере. Он должен был двинуться к Йорку, если действительно желал окончательной, полной победы. Истинная опасность исходила не от армии Эссекса, без особенной надобности уходившей на запад. Делу короля угрожали Манчестер и Кромвель, спешившие на выручку Йорку, Кромвель прежде всего.

Всю весну и начало лета он без устали объезжал восточные графства, всюду собирал деньги, добровольцев и лошадей, уговаривал, убеждал, выходил из себя, впадал в отчаяние, заклинал хриплым, срывавшимся голосом:

— Я бы сделал это, если бы мог пронзить словами ваши сердца!

Повторял изо дня в день:

— Умоляю вас: не теряйте времени, будьте добросовестны и энергичны! Действуйте живее, работайте не отвлекаясь, не щадите сил!

Энергия и настойчивость Оливера передавались другим. Его кавалерия пополнялась. Неожиданно помогло и необдуманное решение парламента ввести единую пресвитерианскую церковь. Далеко не все англичане были с этим согласны. Любая церковь, католическая, епископальная или пресвитерианская, представлялась им посягательством на свободу вероисповедания. Они отстаивали полную независимость каждой религиозной общины, каждой отдельной личности от власти государства и церкви; отвергали любые, кем-то изобретённые и навязанные формы богослужения. Им представлялись несовместимыми со Священным Писанием обязательные молитвы, обряды, псалмы. Это были главным образом мелкие торговцы, городские ремесленники, сельские хозяева, свободные фермеры, зажиточные арендаторы, преимущественно восточных графств. Их называли индепендентами, то есть независимыми. Их признанными вождями с самого начала стали Оливер Сент-Джон и Генрих Вен.

Все генералы парламентских армий были пресвитерианами, по обязанности или по убеждению. Они неохотно принимали в свои ряды независимых и нередко смещали их с офицерских постов. Терпимым среди них был один Кромвель.

Он сам был независим, с истинной страстью фанатика верил, что всё в руках всезнающего, всемогущего Господа, что без воли Его ни один волос не упадёт с головы человека, что Он, только Он, решает исход битв и судьбу государств. Библия постоянно находилась при нём. Кромвель читал почти только её, часами размышляя над каждым стихом, ответы на все вопросы он искал только в этой книге.

Многие годы Оливер отстаивал своё священное право верить так, как считал правильным, таился от епископальной полиции и обличал тех епископов, которые преследовали независимых пуритан.

Кромвель был терпимым человеком и потому равнодушно относился к любым другим формам верований, лишь бы они не касались, не стесняли его, принимал в свою кавалерию всех, кто к нему приходил, лишь бы их вера была нелицемерной и твёрдой, как сталь.