Николай Кочин - Князь Святослав

- В добром ли здравии василевс Романии, превознесённый господом, духовный сын болгарского государя, богом над ним поставленного? - так начал посол, обращаясь к мрачно трясущемуся от гнева Никифору. - В добром ли здравии василиса, госпожа наша? В добром ли здравии кесари, - сыновья великого и могущественного василевса? Здоров ли святейший патриарх вселенский?

Здоровы ли магистры? Здравствует ли Святейший синод? Здравствуют ли логофеты?

В ответ на это раньше отвечал греческий логофет:

- В добром ли здравии духовный сын благочестивейшего василевса, государь Болгарии милостию божьей? В добром ли здоровье супруга его, богом любимая? В добром ли здоровье сыновья государя Болгарии милостью божьею и другие чада его? Здравствуют ли шесть великих бояр? Здравствует ли весь народ болгарский?

И потом должны были последовать угощения, сладкозвучные любезности. Но на этот раз, как только главный посол успел закончить своё приветствие, ожидая такового же от логофета империи, Никифор, дрожа от злобы, схватил со стола чашу с вином, швырнул послам под ноги, вином обрызгал их нарядные одежды и закричал зычно, дав волю своему необузданному гневу:

- Неужели уж так несчастны ромеи, что победив всех врагов, должны теперь, подобно невольникам, платить дань скифам, этому презренному и нищему народу.

Вздымая руки и обращаясь к богу, он как бы спрашивал:

- Есть ли какое-либо объяснение столь дерзкой выходке царя Петра?! Этого труса и ублюдка на троне?!

Он сорвался с места и несколько раз подряд нанёс пощёчины главному послу.

- Вот тебе! Пошёл вон, свинья! - завопил василевс, и неистово затопал. - Ступай к своему дохлому государю и передай этому кожееду, что василевс Константинополя сам скоро пришлёт ему такой подарок, от которого у него замрёт язык и навсегда отпадёт охота вспоминать о какой- либо дани. И научи своего царя, с каким почтением надо относиться к самодержцу Великой Романии… негодный раб… собачий сын…

Он произнёс ещё несколько более сильных выражений, которые виртуозно пускал в ход на войне, командуя солдатами.

В столичной гавани Золотой Рог к пристани причалило судно. Из него вышел знатный красавец-ромей довольно молодых лет и жадно огляделся кругом. Это был херсонесский наместник василевса Калокир. Он стоял и с удовольствием пожирал глазами прибрежные монастыри, белеющие в садах, дворцы константинопольских вельмож среди платанов и кедров и не мог оторвать глаз от Золотого Рога. Там, где пролив, называемый Босфором, сливает воды с Мраморным морем, он отделяет от себя узкий залив, ещё в древности получивший название Рога, так как загибаясь, он и в самом деле напоминает бычий рог. Угол земли, который омывается с одной стороны Мраморным морем, а с другой стороны Золотым Рогом и упирается вершиною в пролив Босфор, это и есть то место, на котором раскинулась столица Восточной Римской Империи - прославленный Константинополь.

Город раскинулся на семи холмах. Сама оконечность полуострова - этот холм и есть главная часть города. Здесь находятся Священные палаты василевса, чудный храм святой Софии, ипподром, разного назначения великолепные постройки - сады, церкви, площади.

Знатный ромей не отводил глаз от холмов, разодетых розами, гелиотропами, кипарисами, ивами и дубами. Скопище галерей, террас, портиков спускалось к морю среди всей этой буйной зелени. Калокир знал, что овальные сады были наполнены статуями греческих и римских мастеров. Воображение его ширилось и горячилось. Золотой крест на величественном куполе собора святой Софии горел как жар.

Калокир пошёл вдоль берега, не в силах оторваться от столь очаровательной картины. Нежные, прозрачные волны тихо ласкались к берегам. Бесшумно скользили по воде суда, сперва они показывались вершинами мачт, потом вздувшимися парусами.

Неслась по бухте протяжная матросская песня. Рыбаки в маленьких пляшущих на волнах челноках тащили натужно раскинутые сети. Из города через стены перекатывались глухие звуки. О, как много они говорили его воображению, уму и сердцу. Этот знатный ромей провёл здесь свою молодость, изучал науки и философию в высшей школе столицы. Потом он назначен был управлять Херсонесской провинцией, охранять её от беспокойных печенегов, хитрить с хазарскими каганами, опасливо следить за русскими, основавшими под боком колонию Тмутаракань и особенно тревожиться за устье Днепра и самого Херсонеса, на который завистливо посматривали киевские князья.

Он остро почувствовал, этот правитель Тавриды, что здесь он только заурядный чиновник, который должен с завистью взирать на пышные дворцы столичных счастливчиков - царедворцев и шарахаться в сторону, давая дорогу их повозкам. Но гордость его была даже несравнима с гонором самого целого синклита. Затаённая мечта быть среди самых сильных и влиятельных сановников в Священных палатах, всегда ввергала его в сладчайший трепет. Обольщения столицы казались настолько восхитительными, что эта мысль - вот опять придётся возвращаться к себе в Херсонес с его многоязычной серой толпой и докучливой сутолокой, - вызывала в нём тошноту. Нет! Лучше умереть, чем влачить жалкое существование абсолютно зависимого от столичных вельмож провинциального наместника, которым помыкают столичные чиновники, зачастую невежественные и глупые, к которым без подачки не приезжай и без лести у которых ничего не добьёшься.

Он погрозил пальцем самому себе и произнёс:

- Опасность в промедлении! [1] [1] (Тит Ливий).

И зашагал к главному форуму города - Августеону.

По улицам не переставая текла толпа: скуластые мадьяры, черноволосые болгары, белолицые и голубоглазые славяне шагали за колесницами, везомыми быками; нарядные сановники проезжали в богатых повозках, то и дело попадались купцы-иноземцы. Лениво переступали перегруженные скарбом ослики. Роскошно убранная изнеженная патрикия выглядывала из-за занавески, её несли рабы в прекрасном паланкине. Калокир успел разглядеть влажный блеск её карих глаз и драгоценное украшение на груди. Двигались шумной толпой упругие и стройные гречанки в цветных одеждах. Тонкие задорные сицилианки в красных плащах поверх развевающихся туник быстро прошмыгивали мимо наместника, ни разу не задерживая на нём своего взгляда.

Эта столица снилась Калокиру во сне и не давала ему покоя. Все, решительно все, казалось лучше чем дома. И зубчатые стены обителей, и обширные плодовые сады, и чёрный и красный мрамор ворот, и гордые храмы, и прелестные часовни, и сказочные дворцы, и даже собаки, греющиеся на солнце, - всё представлялось праздничным, великолепным. Звуки труб и рогов, призывающие молиться, заставили сильнее биться его сердце. Наконец он достиг дворца и доложил, что по важному делу просит приёма у паракимонена Василия.