Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

Нет, разумеется, капитан не осмеливается налить себе сам, не испросив предварительно разрешения у хозяина, но зато уж, начав наливать, пьет так жадно и быстро, словно не вино заглатывает, а воздух, и потому молодого раба приходится раз за разом посылать в трюм — снова наполнить графинчик из стоящего там кувшина с бордосским напитком, покамест, наконец, и компаньон Абу-Лутфи, который спит себе сном праведных в том же трюме, укрывшись среди мешков со специями и свернутых верблюжьих шкур, откуда ему сподручней присматривать за спрятанными в бурдюках благовониями и кинжалами, — покамест и он не просыпается вдруг от доносящегося с палубы веселого бульканья и неожиданно появляется из корабельных глубин. Нет, нет, не затем, разумеется, чтобы, упаси Всевышний, нарушить запрет Пророка, а затем, чтобы просто полюбоваться сверкающей в графинчике рубиновой жидкостью, а может, даже чуть-чуть втянуть в ноздри ее незнакомый аромат. Увидев, однако, как беспечно и спокойно пьет единоверец-капитан, Абу-Лутфи возводит очи к ночному небосводу, словно проверяя, неужто даже в такой дали от родных земель, да еще на пугающем пороге невежественной и темной христианской страны, с ее зыбкой властью и бурлением суеверий, там, в небесах, отыщется кто-нибудь, кто разгневается на него, ежели он тоже отведает этот излюбленный напиток местных жителей — нет, нет, не затем, разумеется, чтобы, упаси Всевышний, ублажить свою плоть, но исключительно ради того, дабы лучше распознать природу того зелья, на котором настояны чувства и разум тех, с кем он вскоре вынужден будет помериться силами. И вот он поднимает бокал и, прикрыв глаза, приближает его к губам, слегка пригубляет прохладную жидкость, и лицо его вдруг быстро и сильно бледнеет, потому что теперь он уже не нуждается в объяснении того, насколько чуден вкус этого запретного напитка и как легко он может закабалить человека. Охваченный страхом, он решает тут же, немедля, прекратить свои недозволенные деяния, но ему жаль выплеснуть это чудесное, пьянящее вино в морскую пучину, и потому он передает свой бокал капитану. Тот без промедления и с нескрываемым удовольствием опустошает бокал и, утершись рукавом, указывает хозяевам в знак благодарности на две новые звезды, что минувшей ночью взошли над северным горизонтом, словно желая воочию показать дерзким пришельцам с юга, как далеко от родных земель они уже заплыли под нескончаемым бархатным пологом расшитых звездами небес.

Меж тем молодой раб, собрав остатки съеденной евреем рыбы, не спешит выбросить их в море, желая прежде того преклонить перед ними, по своему обычаю, колени и тайком взмолиться к лежащим в серебряной корзиночке костям — пусть притаившийся в них дух сжалится над ним, когда самих этих костей уже коснется неотвратимое дыхание смерти. И хоть мягкий перезвон колокольчиков, потревоженных движениями гибкого тела, тотчас выдает поступок язычника сидящим на палубе людям, те слишком уже захмелели, чтобы подняться и прервать его запретную молитву. А может, их удерживает на месте мысль, что теперь, когда подступило наконец время двинуться в глубь незнакомой варварской страны, не стоит пренебрегать любым возможным источником помощи и защиты, явись он даже в облике дочиста обглоданного рыбьего скелета. Да и вправду не стоит — ведь вот, прямо перед ними, невдалеке от невидимого устья реки, с раннего вечера пылает костер, будто кто-то на берегу давно различил уже очертания чужого корабля и поспешил окружить себя кольцом огня, заранее готовясь к предстоящей встрече.

Какой она будет, эта встреча? Взгляды сидящих на палубе людей неотрывно прикованы к яркому багровому пламени. До сих пор путешествие их было таким спокойным и безопасным, словно Бог евреев и Бог мусульман объединили свои могучие силы на безбрежном морском просторе, и то, что почему-либо упускал Всевышний первый, немедля и в равной мере восполнял Всевышний второй. Стихии были приветливы к путешественникам, а если даже небеса порой мрачнели и на палубу, промывая ее, обрушивались шквалы дождя, то бури эти были короткими и, скорей, освежающими, а главное — нисколько не мешали капитану по-прежнему поворачивать огромный парус, так подставляя его желанным ветрам, чтобы треугольное полотнище без остатка вбирало в себя всю полноту их благословения. Не беспокоило магрибских компаньонов и докучливое любопытство встречных мореплавателей, ибо, как бы необычен ни был облик их пузатого корабля, сразу видно было, что он не плывет в строю себе подобных и потому необычность его не таит в себе никакой угрозы. И хотя в очертаниях их судна легко было различить приметы былой воинственности, но теперь его округлое брюхо дышало таким миролюбием, что даже те, кого страх, глубоко засевший в сердце, все же заставлял подняться на борт, проверить на всякий случай, что там скрывается в корабельном трюме, — даже эти дотошные досмотрщики не могли усмотреть какой-либо угрозы в верблюжьих шкурах или в медной посуде, не говоря уж о тех финиках и сладких сушеных рожках, которыми их тут же спешили угостить. И когда под конец, взяв немного соли, которую вежливо, завернув в тонкую промасленную бумагу, подносил им Абу-Лутфи, незваные гости покидали корабль, сердца их были исполнены благодарности и им было совершенно невдомек, что в мешках с этой солью спрятаны кривые кинжалы с искусно заточенными лезвиями. Понятное дело, вид женщины, а то и двух сразу, прохаживающихся по палубе или сидящих на старом капитанском мостике рядом друг с другом, в пестрых шелковых платьях, в кисейных накидках, скрывающих лица, и впрямь мог вызвать некоторое беспокойство в иной любопытной душе, но и тогда беспокойство это было вызвано всего лишь шевелением плоти, но никак не волнением военного или религиозного толка.

Но вот сейчас путешественникам предстоит покинуть открытое море и двинуться вверх по течению, в глубь христианского материка, и теперь они, надо думать, непременно привлекут к себе настороженные взгляды местных жителей по обе стороны реки. Как же им вести себя теперь? Быть может, собрать всех пассажиров на палубе и, медленно плывя меж речными берегами, являть местным жителям не только свои мирные торговые цели, но и царящее на борту семейное согласие? А может, лучше будет, напротив, укрыть чересчур изнеженную, мягкую природу пассажиров-южан, а заодно и тех товаров, что приплыли с ними с цветущего магрибского юга, а напоказ выставить одних лишь суровых, мрачных здоровяков-матросов — пусть висят себе на корабельных канатах, точно черные обезьяны на древесных ветвях, отпугивая своим видом всякого, кто бросит на них косой взгляд? Вот о чем толкуют сейчас с бывалым капитаном магрибские компаньоны, ибо при всем своем жизненном опыте сами они никогда еще не забирались на север дальше Барселонского залива.