Игорь Лощилов - Несокрушимые

— К двум ходят без стыда: к лекарю да жене. Что от лекаря скрыл, то сатане показал, а жены стыдится — детям не родится. Разоблакайся, ваша милость, пар на пир зовёт, духом манит.

Оно и правда, в бане веяло запахом разнотравья, горячий духмяный воздух проникал под одежду, и воеводе пришлось быстро снять её. В парилке он невольно присел на корточки и обхватил голову, тело его покрылось мелкими бисеринками, и скоро пот закатил ручьями. Антип решительно приподнял воеводу и усадил на полок. Тот попытался возразить, но Антип бесцеремонно распластал его и стал легонько прохаживаться веником. На кряхтенье и стоны пациента он не обращал внимания, говорил своё:

— Погодь, ваша милость, старую кожу спустим, новая, чистая, живо нарастёт, вот тебе, вот... — воевода пустился в крик. — Давай, давай громче, игогонница поспела, ерохвоститься пора! — и наподдал пару.

Потоцкий загремел в полный голос, так что свита встревожилась и, не смея зайти, послала за Яковом. Младший Потоцкий явился незамедлительно; ворвавшись в парную, увидел распластанное на полке недвижное тело брата и москаля, который наотмашь хлестал веником и грозно ревел: «Я тебя! Я тебя!»

— Уморил негодяй! — гневно вскричал он.

— Сомлел малость, щас оклемается, с непривычки это бывает, — спокойно объяснил Антип, — нужно вынести в мыльню да водой сбрызнуть.

— Уморил брата, — повторил Яков, пот и слёзы смешались на усах, он ощутил во рту солоноватый вкус и потянулся к сабле, — убью...

Ян тем временем открыл глаза и с удивлением уставился на него.

— Проклятый москаль бил и угрожал тебе, — объяснил Яков.

— Как я могу?! — воскликнул Антип.

— Не ты ли кричал: «я тебе»?

— Так это я вошек бил, они до ихней милости очень охотливы.

Воевода громко рассмеялся и шутливо покропил брата водой:

— Иди, иди, а то баню выстудишь, — сказал он со знанием дела.

Лечение паром пошло на пользу воеводскому здоровью, Антип стал пользоваться его благоволением и получил право беспрепятственно ходить по лагерю, что помогло Булыге наконец-то добраться до своего тайника. Деньги сделали его менее покладистым, он всё порывался уйти и манил за собой Антипа. Тот, однако, советовал не спешить. Мы, говорил, при деле, под надёжной защитой, сытые да мытые — чего больше? Подождём, как крепость сдастся, и вернёмся туда не изгоями, но победителями. Булыга нехотя согласился, нехотя потому, что свободные деньги жгли ему руки и долго томиться тем, чтобы не пустить их в оборот, он не мог.

У Антипа были свои трудности, содержание бани требовало средств, а Потоцкий впадал в ипохондрию всякий раз, когда речь заходила об оплате. Однажды, работая в очередной раз над воеводским телом, он вспомнил об окопниках, которые так чутко отнеслись к полуголым перебежчикам, и посетовал, что постоянное пребывание на сырой и холодной земле пагубно отражается на здоровье несчастных. «Они все в чирьях и огневиках, страдают костоломом, их хотя бы изредка надобно отогревать». Воеводу удивила необычайная забота:

— Твоя-то в чём корысть? Или надеешься получить плату от короля?

— Нет, надеюсь на вознаграждение от твоей милости... — Потоцкий сразу помрачнел, и Антип, опасаясь развития воеводской болезни, быстро продолжил: — Не дозволит ли пан воевода приглашать их сюда за определённую плату?

Пациент хохотнул:

— Земляные черви не привыкли мыться вовсе, а ты ещё хочешь брать с них деньги. Боюсь, что такая коммерция не стоит и ломаного гроша.

— После каждой помывки я стану бесплатно выдавать по кварте вина, что без сомнения привлечёт их в баню. Всё, что я прошу у твоей милости, так это разрешения поставить рядом шинок. Уверен, что тогда у меня будет приличный доход, у пана воеводы постоянная лечебня, а у его землекопов отменное здоровье.

Воевода удивился:

— А ты, москаль, не так-то прост.

Разрешение всё-таки дал. Оставалось только уломать Булыгу вложить свои деньги в новое дело. Он выслушал, прищурил хитренькие глазки и неожиданно быстро согласился.

Расчёты Антипа полностью оправдались. Через несколько дней оба его заведения были забиты до отказа, а скоро появились и свои собственные любители русской бани. Булыга более не заикался об уходе, деньги текли рекой, и нужно быть дураком, чтобы уйти от такого потока.

— Ты ведь хотел начать новую жизнь, — не без ехидства напомнил ему Антип. Тот только отмахнулся: погодь, её-де с пустыми руками не начинают. Так прошло три недели.

Гонсевский после конфуза под Смоленском продолжал по-прежнему безуспешно топтаться у Белой. Крепость там стояла деревянная, с семью башнями, и народу в ней было немного. Поляки говорили о 16-тысячной армии, но к этому их принуждал стыд, на самом деле защитников насчитывалось в шесть раз меньше. Возглавлял их воевода Сыч, несуразный с виду: короткие ноги при длинном тулове и большая голова отменной твёрдости, от которой, как утверждали, отскакивали пули. Гонсевский появился у Белой сразу же после королевского вторжения, в лёгкой победе он не сомневался, уповая на 4-тысячное войско и не менее того на своё дипломатическое красноречие. Сыч выслушал его цветистую речь о необходимости сдачи крепости и сказал:

— Коли уйдёшь сразу, худа не сделаю, иначе рассержусь.

Он вообще был очень немногословен. После этого пошли многочисленные приступы, всякий раз оканчивающиеся неудачами. Гонсевский искренне недоумевал, никакой логики в защите жалкой крепостицы он не усматривал, везде виделся только абсурд, а такие понятия, как присяга и воинский долг, почему-то в расчёт не принимались. Вернувшись из-под Смоленска с тремя тысячами запорожцев, он предпринял новый штурм. В его октябрьском донесении значилось, что казаки, овладевши городом, готовятся к последнему броску. Гонсевский опять слукавил: крепость отразила и эту попытку. Осада продолжилась, а между тем нужно было выполнять данное королю обещание относительно присылки пушек и ремонтёров.

За добрыми пушечными мастерами следовало посылать в Ливонию, там же делались и большие осадные пушки. В Ригу спешно направился брат Гонсевского, Симон. Это был истинный разбойник, под его началом делались все набеги на московские окраины со стороны Велижа, никаких правил он не признавал, так же повёл себя и в Риге.

Тяжёлых пушек там в наличии не оказалось, изготовить могли только к весне, а из мастеров глядя на зиму никто ехать не хотел. Ну, с пушками ладно, на нет и суда нет, с отказниками же другое дело. Пришёл Симон к первому попавшемуся мастеру, в одной руке кошель с деньгами, в другой пистоль — выбирай. Мастер Йозеф, сухопарый старик с крючкообразным носом, выбрал кошель. Это был единственный случай, когда он беспрекословно уступил грозному заказчику, но затем, почувствовав безвыходность его положения, повёл себя независимо. За ним ходила слава большого искусника, упрямого и дотошного во всём, что касается пушечного дела. Эти качества вполне проявились при сборах, когда он исчислил, какое оборудование и материалы необходимы для предстоящей работы, и твёрдо держался за каждую мелочь. Симон недовольно морщился, наблюдая, каким хламом заполняется нанятая им баржа, справедливо опасаясь, что на ней скоро не хватит места.