Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов

— Алексей Петрович ясно распорядился. Иль ты не слыхал слов его сиятельства, генерала Мадатова? Тебе предписано явиться в Грозную, доложить обстановку.

— Я пойду с тобой!

— Ты служишь в русской армии и обязан подчиняться дисциплине и приказам старших, — настаивал Фёдор.

Он успокоился, заметив, что курахский рыцарь безоружен.

— Ты не доведёшь жену Ярмула до Грозной без моей помощи.

— Доведу. Я получил приказ, и я его исполню.

— Тебе ли, казак, учить меня — княжеского сына, верности долгу и воинской дисциплине?

— Верность — в послушании, почтенный Гасан-ага. Ярмул ждёт вестей из Лорса. Да и брат твой, Аслан-хан, при нём. Или ты забыл? — тихий голос Мажита, подобно ушату ледяной воды, окатил соперников, изготовившихся сцепиться в смертельной схватке.

— Не пытайся преследовать мою сестру. Странная она, не любит подчиняться мужской воле. Если хочешь завоевать её сердце — предоставь свободу выбора, и она, быть может, выберет тебя.

— Она ушла. — Толстые доски дрогнули и прогнулись, когда Гасан-ага, обессилев от ревности и гнева, опустился на скамью. — Прав святоша, странная она. Дикая, словно зверь лесной. Ушла, похитив моё сердце... Зачем?

Слева, в зарослях ивняка, шумно ворочал валуны буйный Терек. Дорога то пугливо прижималась к отвесным скалам справа, то, словно осмелев, кидалась ближе к берегу сердитой реки, прячась под сенью лип и орешин. Соколик то и дело пытался перейти с шага на рысь, но Фёдор не позволял. Взамен съеденного волками Бурки и в знак особой преданности правителю Кавказа, старый Лорс выделил посланнику Ярмула пожилого ишака по кличке Туман. Когда-то шкура Тумана была серовато-коричневой, как голый бок скалы, но время и тяжкий труд посеребрили его хребет, придав ему не слишком красивый псивый оттенок. Ушан держался неподалёку, время от времени отлучаясь, чтобы поохотиться на мелких грызунов и ящериц. Они ехали бок о бок. Всадники направляли Соколика и Тумана по покрытым травкой обочинам дороги, дабы не оставлять явных следов. Мажит хохотал над легендой про слугу и господина, совершающих хадж, величая Фёдора «падишахом падишахов», прикладывал ладонь правой руки к груди, склоняя голову в подобострастном приветствии.

С того времени как они покинули Грозную, Фёдор ни разу не брился. У него отрастала густая, чернющая борода. Мажит посмеивался над ним, называя беглым семинаристом. Фёдор злился, бил товарища жёсткими ножнами Митрофании по угловатым лопаткам:

— Получи на орехи, укротитель псивого ишака?!

— Ишак — зверь полезный, — не унимался Мажит. — А что псивая масть у него — то не погано совсем. Ишаку быть красивым не надо. Ишак хорошо по скалам умеет лазить. С камушка — на камушек, вниз в ямку — наверх из ямки, прыг-прыг!

— Отстань, грамотей, я тоскую!

— Это хорошо! — не унимался Мажит. — Это ты правильно тоскуешь, но зря.

— Как это так? Эх, завираешься ты, грамотей. Видно, от учения ум за разум зашёл.

— А я всё видел, видел, видел! — Мажит хохотал, откидываясь назад в седле и высоко задирая ноги, обутые в новейшие чувяки, подаренные Лорсом вместе с ишаком.

— Эй, ты! Не шуми! — смущался казак. — Не то все лисицы с окрестных гор сбегутся и покусают твоего псивого скакуна, не отобьёсси. Ты лучше растолкуй мне про твою сестру!

— Что растолковать?

— Почему не едет с нами по дороге, подобно мирной страннице? Почему в лесу прячется? Почему в седло не садится, а милые ножки свои утруждает? И главное: как ей удастся пешим ходом, по кручам да буреломам достичь места ночлега одновременно с нами?

— У неё свои пути. Говорил же я тебе — странная она. А что к месту ночлега вовремя придёт, так то — не обязательно! Она могла и в другую сторону отправиться. Эх, легковерен же ты, казак!

— Нет! Она не обманет, — буркнул Фёдор. — Обещала ведь.

— Мы с тобой — мирные путники. Совершаем хадж. Ты — господин на лихом скакуне, я — твой слуга. Какое нам дело до женщин и их капризов? Кто из них хочет шёлковой чадрой покрываться, а кто пращой размахивать. Вот только не очень-то ты на правоверного мусульманина походишь. Я бы тебя скорее за беглого семинариста принял. Видел я таких в Тифлисе, когда гостил там у брата моей матери. Но только ты человек порядочный, о да! В кабаки не ходишь, пьяным в канаве не валяешься...

— Довольно хаять христианскую веру! — и Фёдор снова хлопнул Мажита ножнами поперёк спины.

— Ай! Больно, Педар-ага! Ай, больно, больно! Тогда всю правду скажу! Хоть и порядочный ты, но тоже не без греха!

— Молчи! — багровел Фёдор.

— Молчу, молчу. Вот только Аллах всё видит, всё знает...

— Молчи, изувер!

Фёдор стыдился и мужицкого греха своего и того, что с того памятного утра на берегу Терека не только ни разу не прикоснулся к жене, Марусе. И вспоминал-то о ней и о детях лишь изредка да урывками. Но самым страшным было не это. С ужасом ловил себя казак на горьких мыслях о непозволительности для православного христианина иметь более одной жены.

— А ты не так об этом размышляй, — Мажит словно угадывал его мысли. — Ты посмотри на ваших урусов.

Все — и офицеры, и солдатня — женятся на наших женщинах, но не по правилам вашей церкви, а по законам шариата. И ничего — совесть их спит крепко, зато дети родятся во множестве.

— Они другие, они с России...

— А вы, казаки, разве не урусы?

— Мы — русские, однако наша вера не дозволяет совершать такое. Да и Маша моя, чумовая она, сильно ревнивая... не ровен час руки на себя наложит, коли узнает. Как я-то тогда жить стану?

Так они путешествовали весь день, не встретив ни единого путника. Ущелье, по которому пролегала дорога, становилось всё уже, горы — выше и угрюмей. На невообразимой высоте, на поросших травой склонах, то тут, то там курились дымы небольших селений. Фёдор, сколько ни всматривался, не разглядел ни единой тропы, открывающей доступ к этим высотам. Отвесные скалы громоздились над дорогой, угрожая в любую минуту обрушиться на головы путников смертоносным камнепадом. Иногда сонная отара, ведомая суровым пастухом, преграждала им дорогу. Мажит весело голосил, щёлкая нагайкой. Горное эхо, несчётное количество раз вторило его звонкому голосу, соединяя его с неумолчным рёвом Терека, отрывистым блеянием отары и басовитым лаем пастушьих псов. Ушан заливисто лаял, норовя ввязаться в весёлую потасовку с собратьями. Ловко перепрыгивая с валуна на валун, пёс разгонял пугливое стадо, добродушно прихватывая овец за мохнатые бока.

Они шли всё время в гору. Отвесные скалы с обеих сторон всё ближе подступали к дороге. Терек, зажатый их каменными боками, низвергаясь каскадами брызг, в хлопьях пены, прокладывал себе путь через теснину.