Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов

— Аллах акбар-р-р-р! — вопил Йовта, жаля врагов наконечником пики, выбивая всадников из седел ударами тяжёлого щита.

Вот мелькнули серебряные аксельбанты офицера, искажённое яростью, обожжённое пороховым дымом лицо. Удар щита — и пистолет выпал из руки, выпустив пулю в беспечные небеса. Следующий, сокрушающий кости удар нацелен в грудь. Офицер падает в траву, под копыта коней. Йовта перехватывает пику для нового удара, целит расчётливо — в горло.

Рука Фёдора двигалась помимо его воли, повинуясь инстинкту опытного бойца. Лезвие вонзилось в древко пики, вошло сбоку. На мгновение почудилось — Волчок пропал. Плотное тело древка не даст себя рассечь, захватит, зажуёт, исковеркает. Но детище мастера Горды из аула Гордали не хотело умирать. Клинок Волчка рассёк древко пики с той же лёгкостью, с какой простой нож рассекает туго натянутую ткань. Часть древка с наконечником отлетела в сторону. В тот же миг послышался выстрел — это офицер разрядил последний пистолет. Пуля чиркнула по чеканному налобью шлема. Тело Йовты ухнуло оземь, огненный жеребец умчался прочь, будто разгневанный горный дух погнал его в лес, на поживу волчьей стаи.

Фёдор выскочил из седла. Вот оно, окровавленное чело врага. Волчок взвизгнул, рассекая воздух, готовый вцепиться противнику в лицо. Фёдор не почувствовал боли, словно коварный шутник походя толкнул его под локоть. Рукоятка клинка вырвалась из ослабевших пальцев, рука бессильно повисла, голова наполнилась мутным туманом забытья, ноги подкосились. Мелькнула перед глазами оскаленная морда Соколика, грудью вставшего на защиту своего всадника. Падая, Фёдор увидел суровое, узкое лицо, от крыльев носа до углов рта рассечённое глубокими складками, тёмные провалы глаз под островерхой волчьей шапкой, мохнатый конь с пёстрыми боками. Али — дикий волк верхом на Маймуне привиделся казаку на пороге небытия.

Всё утихло: крики, лязг металла, выстрелы, топот копыт и конское ржание, как будто болотная жижа сомкнулась над головой казака, сохраняя тело от ран, а душу от новых забот.

Йовта подхватили товарищи, вынесли с поля брани. Напрасно гнались за ними, улюлюкая казаки. Быстрыми и выносливыми оказались кони беглецов. Казаки вернулись ни с чем.

По возвращении к крепостной стене сочли потери. Своих полегло пятнадцать. Нападавшие не побоялись казачьей нагайки и аркана, подбирали раненых и убитых. Десятерых, живых ещё, казаки добили штыками, трое оказались мертвы.

Фёдор всё слышал: и как Мажит с двумя солдатами тащили его в крепость, и горестные сетования Мажита на упрямство Соколика, который следовал за ними в десяти шагах. Ближе подойти дружок никак не соглашался, за уздечку себя ухватить не давал, упрямец. Из разговоров Фёдор понял: бравый офицер в белой фуражке, спасённый им под стенами Дарьяла, — есть командир гарнизона, подполковник Георгий Михайлович Разумов. Слышал он, как герой ночной баталии справлялся о его, Фёдора, здоровье. Чуял внимательные взгляды и заботливые прикосновения, но оставался недвижим и не открывал глаз. Отвечать на расспросы? Услышать плохие новости? Узнать, как, откуда и почему предатель Йовта оказался под стенами Дарьяла? Или ещё того хуже — доподлинно удостовериться в том, что Али — дикий волк действительно участвовал в схватке. Нет, пусть Мажит пока сам отдувается. В покойном полузабытьи Фёдор пытался представить себе, что не рябой солдат идёт рядом с его носилками, не Мажит прикладывает к его лбу смоченный ледяной водой рушник. Ему грезились синие глаза Аймани, её горячие ладони, можжевеловый аромат её тела.

— Крепко получил твой барин по шее. — Фёдор услышал новый голос. — Будет благодарить, как очнётся... А ты-то ловок, парень. На вид хлипенький рохля, а на деле — сражаться тоже мастак.

— Я нечаянно, — отвечал хитрый Мажит. — Аллах сподобил отвести страшный удар.

— Аллах, говоришь, сподобил? Не думаю, что дело тут в твоём Аллахе. Чтоб так ловко простой дубиной орудовать, премного упражняться надобно. Терпению и трудолюбию Аллах тебя сподобил, не в пример твоим соплеменникам...

Фёдор осторожно приоткрыл правый глаз. Прямо над собой, рядом с узким ликом верного Мажита, он увидел голубоглазую, изукрашенную шрамами от сабельных ударов, курносую физиономию. Грязная фуражка, бывшая некогда кипенно-белой, покрывала буйную, седеющею шевелюру подполковника Разумова.

— Нет, нет! — горланил Разумов. — Не носите спасителя в дом! Ставьте носилки здесь, под навесом. Пусть страдалец за государя и отечество дышит свежим воздухом этих треклятых гор. Э, да он очи отворил! Ура!

Разумов склонился к самому лицу Фёдора. Казак ощутил острый запах перегара.

— Что, брат, морщишься? Иль ты трезвенник? Аллах употреблять не дозволяет? Ха-ха!.. — и он снова хрипло рассмеялся.

Более суток провалялся Фёдор под навесом, возле подполковничьего дома. Пышущий жаром бок тандыра согревал его ночью. Днём тело и душу врачевали запахи свежего теста и раскалённых угольев вкупе с заботами Мажита. К вечеру второго дня он совсем уже очухался и запросился в баню.

Там, в парной, устроенной полковыми умельцами по русскому обычаю, тот самый рябой солдатик, Прошка — ординарец подполковника Разумова, как следует отхлестал его дубовыми вениками, заботливо оберегая раненую руку.

— Эх, паря, сколь много шрамов на тебе. Сколь много свежих-то. Эть, с десяток лет из боёв не выходил? Что молчишь? Лениво разговаривать? Ну, молчи, молчи...

Впрочем, долго отмалчиваться у казака не получилось. Разумов явился на следующий день, после полудня. Фуражка его снова была так же бела, как вершина Эльбруса, а серебро аксельбантов блистало, подобно струям горных потоков в лучах рассветного солнца.

— С ночи, как горные козлы, со скалы на скалу скакали. Напали на след Йовты с сотоварищами. Да всё без толку. След потеряли в Волчьем ущелье... Впрочем, надеюсь, теперь они долго из логовища не выйдут. Завтра обоз к Грозной отправим. Еле спасли обоз-то. Порох и свинец — хорошая добыча для детей окрестных гор. Из Тифлиса в Грозную шёл себе обоз, шёл, шёл, пока до Коби не дошёл...

Фёдор дрогнул и насторожился, а Разумов продолжил:

— Подошли к Коби, глядь: а на башне чёрный флаг воздет. Чума! Что делать? Пришлось оставить Коби в стороне и отправиться прямо к нам, в Дарьял. Долго тащились — волы и лошади устали, люди устали. Всё это я сам не видел. Мне рассказал о том старший обозного конвоя Васька Лукин. Он из ваших. Тоже казак. Знаешь такого? Что, не знаешь? Ну и ладно...

Подполковник уселся рядом с Фёдором на скамью, снял фуражку, пригладил седеющие кудри белой рукой.

— Полторы версты не дошёл обоз до Дарьяла — попал под обстрел. Уже голова обоза у самых наших ворот оказалась, когда напали они. Палят из кустов, злые как черти. И вот что, парень, я тебе скажу: воевал я француза на Бородинском поле, в Вене с государем императором Александром Павловичем бывал, и в Праге тоже. С Турками воевал. Но злее народа, чем в этих горах, не приходилось мне видеть. Недаром их чума косит. Ой, недаром. Пытался я их словом человеческим усовестить — не вышло. Не понимают они слов ни одного из человеческих языков. Пришлось пушки к воротам выкатить. И что? Басурмане, как пушечные дула увидали, — сразу за камни попрятались. Но палить из ружей не переставали. Эх, ещё десять человек положили, нехристи!