Алексей Салмин - Буря на Волге

— Как ж это я буду меньше глотать, если доктор сказал: «Коли, — говорит, — Трофим, бросишь водку пить, то по твоей натуре ты непременно должен с ума свихнуться. Водка, — говорит, — очищает мозги от всякой скверны... Попы-то, думаешь, зря пьют?.. А вот был у нас дьякон, отец Поликарп, тот водку не пил, а потом залез на колокольню и давай жарить во все колокола в будничный день... Значит, того. А если бы водку пил, так и теперь бы еще человеком был».

Чилим в это время протянул руку к налитому водкой стакану..

— Стоп, стоп, Васятка, — ласково сказал Трофим. — Тебе хватит, милый, у тебя мозги еще чистые.

— Раненько он к вам сюда попал, — заметил Ананьев.

— Сирота он, нужда-матушка его сюда загнала, — заплетающимся языком сказал Трофим.

С ухой покончили, водку с помощью бакенщиков допили, Петухов впрягся в телегу и повез ее в Карташиху.

Наступала тихая темная ночь. Чилиму в такие ночи было не по себе, его тянуло в деревню поиграть с ребятами в бабки, в городки, рассказать, что услышал от взрослых бывалых людей... Особенно скучал он, когда хозяин отправлял работников тянуть отдаленные тони, а сам уезжал за Волгу к своей Дуняхе, полногрудой, светловолосой соломенной вдове. Тогда он оставлял все хозяйство под охрану Чилима.

Однажды вечером Чилим увидел недалеко от берега плывущего утопленника. Высоко поднялось распухшее тело какого-то горемыки... Красную рубашку трепало волнами и завертывало к плечам, а ветер подносил удушливый запах мертвечины. Чилим вспомнил, как ночью поймал их с отцом Пронин, вспомнил отца в гробу, слезы матери и, чуя впереди одинокую ночь, заплакал. Собрался было бросить расщепинское хозяйство и отправиться к бакенщикам, но в это время из-за песчаной косы показалась хозяйская лодка. Повезло Чилиму.

А Расщепина в этот вечер постигла неудача. Два часа тому назад, когда он причалил лодку, где всегда оставлял ее на ночь, встретилась ему старушка, полоскавшая белье. Она косила глаза на Расщепина, который, озираясь, торопливо нанизывал стерлядей на ивовый прутик и улыбался, предвкушая жирную уху и пирушку с Дуняхой.

Новенький дом Расщепина, точно вощеный, из свежесмолистой сосны, под железной зеленой крышей, стоял на пригорке недалеко от берега. Жена Расщепина, крепкого телосложения с суровым веснушчатым лицом и расплывшимся толстым носом, стоя возле дома, часто поглядывала то на Волгу, то на дорогу в поле, откуда ждала своих работниц. «Когда же они придут, паршивки, солнышко уже закатывается, а их все нет и нет, дрыхнут, наверное, на полосе... Везде нужен свой глаз... Видимо, самой придется ополоснуть», — думала она, складывая мокрое белье в корзину.

— Здравствуйте, матушка Анастасия Панкратьевна! — издали поклонилась ей старушка. — Встречать, наверное, идешь?

— Кого? — не поняла Расщепина.

- Супруга-то. Он приехавши, сейчас вот насаживал стерлядок на хворостинку. Да крупные такие, матушка! У меня слюнки потекли, Вот, мол, думаю, Анастасия Панкратьевна покушает на здоровье...

«поди-ка, на уху метишь напроситься? Много вас тут шляется , всех не накормишь», — подумала Расщепина, подходя к берегу, и, не поверив старухе, сама пошла взглянуть - на месте ли лодка. Она нахмурилась, увидев в гуслях живую стерлядь. Видимо, Яким куда-то торопился, если забыл такую крупную рыбину...

Расщепина шла домой грозная и все думала: «Вот я ему, разгильдяю, задам... Рыбина-то на полтину тянет, а он ее оставил; так не наживешь копеечку...» Она еще не знала, что десятки стерлядей и покрупнее уходили мимо ее дома к Дуняхе... Одна старушка еще раньше докладывала, будто видела, как Яким со связкой стерлядей крался к Дуняхе. Но Расщепина этому слушку не верила. «Мало ли чего наплетут эти старухи с голоду, стараясь вывертеть кусок хлеба». Теперь же, когда она вернулась в свои просторные, пахнущие краской и свежей сосной покои, видит — мужа нет. «Куда это он запропастился? Разве до ветру вышел?»

— Петрович! А, Петрович! — крикнула она, выйдя на крыльцо.

Но в ответ промычала только Пеструшка да свинья захрюкала.

— Где же он, в самом деле? — всполошилась хозяйка, и вот тут-то вспомнились ей слова келейницы: «Ты все-таки, матушка, пригляди за ним, бают, к этой кудрявой ходит...»

Супружеские чувства в ней заговорили. Подоткнув повыше сарафан, чтоб ногам было свободнее, она пожаловала с заднего крыльца к Дуняхе.

Что произошло там, в домике у вдовы — никто не знает, но Расщепин приехал чернее тучи и к Кислову рассказывать о своих похождениях не пошел, а, кряхтя и вздыхал, улегся в шалаше.

Утром, когда вернулись рабочие с тони, они заметили что-то неладное с хозяином.

— Ты зачем это, Васька, хозяину бороду обрезал? - шутил Долбачев.

- Когда? — удивился Чилим. — Я не резал. Он вчера в горы ездил...

- Значит, накрыла, - улыбаясь, сказал Трофим.

На корме парохода купца Тырышкина ехал теньковский мужичок Дмитрий Илларионович Пронин. На нем был самотканый кафтан, изрядно поношенный. Из смушковой шапки торчала клочьями вата.

- Э, святая душа, - обратился к Пронину высокий, давно небритый человек в лоцманском кителе, приняв Пронина за богомольца, - нет ли ножичка?

— Для хорошего человека почему же нет.

Пронин пошарил за пазухой и подал ему нож из обломка старой косы.

Отрезав несколько ломтей от каравая, человек достал из мешка сухую воблу, отмягчил ее несколькими ударами о кормовой кнехт и принялся неторопливо жевать, крепко стискивая челюсти.

— Может, голодный? — спросил он, отрезав еще ломоть и возвращая нож.

Пронин смиренно улыбнулся, брезгливо покосился на черствый, необычайно черный хлеб и, перекрестившись сказал:

— Благодарствую. Слава богу, сыты.

Пароход дрожал, машина стучала, охая, из тонкой длинной трубы валил густой черный дым, обволакивая копотью пассажиров.

Пронин был молчалив и на вид казался угрюмым. Но в душе он смеялся над окружающими его людьми. Правда, он пока ничем не отличался от пассажиров, которым суждено ездить на грязной палубе кормы, разве только тем, что пещер свой — сумку — берег пуще других...

— Ты вот, батенька, едешь. Так?

— Еду, — согласился человек в кителе.

— А куда и зачем? Разве здесь работы нет?

— Вот то-то, что нет.

- Руки приложить — найдешь.

- Сам-то что же не прикладываешь?

— Наше дело служба божья, мы по его закону живем.

- А у нас, дядя, свои законы... Вот у Галанова работал на его «Находке» лоцманом, все ему делал по совести, а день пришел — вытряхнул.

- За дело, стало быть?

- За какое там дело! Нашел дешевого - вот и выгнал. А я даром свой труд не продам, потому что Волгу знаю, как свои пять пальцев.

- А ты не туда едешь. Вернись к Пронину. Знаешь такого? Митрием звать.