Алексей Салмин - Буря на Волге

— Что с тобой? — спросил Пронин, пытливо сверля ее маленькими глазками.

— Ничего, теперь вроде лучше, — тихо простонала она.

— Зря изволили беспокоиться, — сказал вошедший капитан. — Все обошлось благополучно. Эх, и сильна же была буря.

— Буря-то прошла хорошо, да вот с женой чегой-то случилось. Ты пошли-ка поскорее нанять подводу, да пусть проводят до дома. А пароход прикажи догрузить.

Пароход вечером ушел по назначению. Когда Пронин вернулся домой, он увидел у порога толпившихся старух, а над лежавшей в переднем углу Акулиной голосила, обливаясь слезами, Матрена.

— Что такое? Что случилось? — расталкивая старух, вбежал Пронин.

— Батюшка, Митрий Ларионыч! Преставилась наша Акулина Петровна! Как приехала, так и душу богу отдала...

— Скорее за попом, за доктором! — кричал Пронин.

«Это что еще тут собрались старые чертовки, наверное, с ложками, жрать на поминки?» — думал он.

— Ну, хватит реветь, беги скорее! — прикрикнул Пронин на Матрену.

Пришедший первым врач осмотрел покойницу и. услышав о случившемся на пароходе, заключил, что смерть последовала от разрыва сердца.

Нельзя сказать, чтобы пышные поминки устроил Пронин, но и не бедные. За пятью столами целый день кормились бездомные старики, старухи и ребятишки, набежавшие с Базарной площади.

— А вы поешьте, матушки, поешьте, — смиренно потчевал Пронин поминающих.

— Спасибо, батюшка, кушаем, — кланяясь, бубнили старухи. — Хорошая была, дай бог ей хорошее местечко на том свете...

— Вот так бы каждый день... — перешептывались старухи, долизывая яблочный компот из глиняных мисок. — У Скворцова, бают, тоже супруга-то, скоро тово...

Пронин после похорон жены задумался о своем хозяйстве. Но жениться больше не решился. Дела, требовавшие женской руки, возложены были на прислугу Матрену.

У Пронина было ощущение тоскливого одиночества, да и дела его пошатнулись. Сразу как-то не повезло... Хоть он и считал себя увертливым во всяком деле, но Савин оказался увертливее его...

В последнее время Пронин совсем с толку сбился. Куда бы ни сунулся насчет грузов, везде натыкался на Савина, слышал один и тот же ответ: «Нет уж, опоздал, Савину все сдали».

«Вот чертов заколдованный круг... И нет никакого выхода», — думал он. После долгих и тяжелых раздумий выход был найден: пока пароход не сожрал сам себя, надо избавиться от него. И дотянув кое-как до первых заморозков, посудину поставил на зимовку в Соляную Воложку, команду рассчитал, а зимой и пароход продал. Только не этому ненавистному Савину, а свияжской купчихе Камневой, у которой было еще два пассажирских судна.

Но Камневу постигла та же участь, «Нет, теперь не совладать с Савиным, он задушит...» — думала она, и против ожиданий Савина, готовившегося вступить в бой с этой вдовушкой, сама предложила ему купить пароходы. Он и тут немножко поартачился для приличия, а главное, чтобы сбить цену. На ее предложение ответил так:

— Куда мне их, солить, что ли? У меня и без твоих шесть пароходов. Разве только тебе помочь, облегчить положение. Не бабье это дело заниматься пароходами... Сколько цена-то будет?

— Да уж в убытки продаю, семьдесят пять хотела взять.

— Ой, нет, ты и не думай. Вот хочешь по полусотке, красная цена... Другой никто не возьмет.

Так на полусотке и сошлись. И в савинской флотилии появились новые названия: «Крестьянка», «Кондратий», «Игоревич» и «Князь Игорь».

Став хозяином десяти пароходов, Савин не забыл увеличить цену на билеты.

«Вот теперь-то меня никакой пилой не свалишь...» — думал он, подсчитывая капитал.

Чилим, проводив Наденьку, все так же продолжал работать и рыбачить. Дни становились короче и серее. Под ногами шумел опавший с яблонь желтый лист. Ночи стали темные и холодные. По утрам протяжно орали пароходы, плутая в молоке тумана. Стаи уток непрерывно кричали в заводях и затонах, улетая, громко курлыкали журавли, нагоняя тоску... У берегов начали появляться закрайницы льда.

«Пролетело лето красное», — думал Чилим. Однажды утром, проснувшись, он увидел, как мороз вышивал на стеклах окон затейливые узоры. Посмотрел на Волгу, а она, точно саваном, покрылась белым льдом.

На второй день Чилим натянул на ватник свой старый азям. С пешней и блесной направился он в луговые озера за Волгу. Долго вечером ждала его мать, часто выходя на задворки, смотрела на Волгу, не идет ли где Вася. Он вернулся уже ночью, в одном ватнике, неся на плече завязанный узлом полный азям красноперых окуней.

- Ты что это, батюшка, так ходишь, — покачала головой мать, — простудишься...

— Жарко еще было. Гляди, сколько рыбы принес... — радовался удачному лову Чилим.

— Куда теперь мы ее? — спросила мать.

— Найдем куда, иди-ка сейчас неси попу, он любит студень из окуней для закуски. Прошлый раз наказывал. — И Чилим начал откладывать в сторонку самых крупных.

— А это куда? — спросила мать.

— Да заморозим...— сказал Чилим, завертывая отложенных окуней в фартук.

Спустя несколько дней Чилим вечером услышал стук в окно.

— Хозяин дома? — крикнул подошедший сотский, скрипя валенками по снегу.

— Дома, — ответил Чилим.

— К старосте иди! — и снова сапоги заскрипели в потемках.

— Вот чего, Василий, — сказал староста вошедшему в избу Чилиму, — я посылаю Митрия в город, на двух подводах, одному не управиться, съезди-ка с ним.

— Можно! Все равно делать нечего, — сказал Чилим, а сам подумал: «Все хорошо, может быть, и ее повидаю...»

Выехали на следующее утро. Одни сани были нагружены замороженными тушами свинины, другие — мешками овса. Все везли на продажу в город. На передней подводе ехал сын старосты. Закутавшись в овчинный тулуп, он посвистывал и чмокал губами, погоняя рыжего рослого мерина. А сзади, стоя на запятках саней и закутывая лицо воротником ветхого азяма, ехал Чилим. Лошади бойко позвякивали новенькими подковами и рубили острыми шипами ледяную гладкую дорогу. Чилим, пришпориваемый крепким никольским морозцем, иногда соскакивал с запяток саней и припускался рысью, обгоняя обеих лошадей.

Ему было весело мечтать в потемках этого морозного утра. Мысли, одна приятнее другой, такой же быстрой рысью, пролетали в его голове: «Как-то она встретит меня в этом рваном азяме...»

День прошел в пути быстро. Вечером въехали в город. Свет электрических фонарей ослепил с непривычки Чилима.

— Эй, Вася! Гляди в оба! — крикнул хозяин, поворачивая на Дегтярную к постоялому двору.

На постоялом, у старого знакомого старосты, сложили товар в лабаз, а лошадей поставили под навес. Хозяин повел Чилима на Вознесенскую к Манашину - поить чаем. По пути взял в казенке полбутылочку.

— Хряпнем с морозу, — разливая в стаканы, сказал он. — Ну-ка, вальни всю!