Леонид Корнюшин - На распутье

Кроме описанных семей за стол садилось несколько иезуитов; тут бывал посланник знаменитого иезуита Пассевино, генерала их ордена, некто Бертолини — маленький, лысый, с одним зрячим, но пронырливым глазом итальянец, мечтавший о покорении католиками Московии. Чинно высиживал промотавшийся шляхтич Пынтковский, — впрочем, он себя выдавал за англичанина. Его бесили обычаи московитян и особенно служба в их церквах. Однако Пынтковский любил кушанья московитов, а также русскую водку.

Слуги внесли большие блюда со стерляжьим студнем, пироги с грибами и ливером, на крючковатом носу Пынтковского от чревоугодия даже выступила испарина. Никто из присутствующих у себя дома никогда не видывал столь ароматных и аппетитных кушаний. У Паперзака от удовольствия подергивался острый нос.

— У москалей нет даже ножей и вилок. Не только бояре — сам царь берет кушанья руками, — задавился смешком Шенкель.

— С одного блюда ест весь стол, — поддакнул Паперзак.

— А медовуху пьют так, что пропивают даже штаны, — засмеялся Шенкель. — Вчера кузнец в Стрелецкой слободе выпил ведро пива — и ему было мало.

— То правда, хотя не будем кривить душой — медовуха москалей хороша, — заметил Паперзак, — даже удивительно: как они, неучи, могут ее делать?

— А с чего ты взял, что она так уж хороша? — возразила мужу Ядвига.

— Поганая. И все у них — поганое! — заругалась жена Шенкеля Софья.

Тощий католик с сарказмом рассмеялся:

— У москалей нелепая вера.

— Не дай Бог поститься как они! — проговорил почти с ужасом Паперзак.

— В пост пятидесятницы они не пьют даже молока. Как они выживают? — пробормотал Шенкель. — Жрут лук да капусту. Откуда у них сила?

— Я бы умер, добродию, на такой пище, — сказал Пынтковский. — А их убогие жилища: они топят по-черному. О Матка Бозка, что за люди?!

— Посты русских ужасны! — подтвердил Мильсон. — Они просто морят себя голодом.

— Они выдерживают потому, что они дикари, — пояснила Ядвига.

— Папа Римский через верного служителя Церкви Антонио Поссевино велел передать всем, чтобы вы еще усерднее боролись против их дикой веры: надо хулить их обычаи и церкви. Мы можем без войска завоевать Московию, — проговорил иезуит Бертолини.

— Но что мы можем? Наше дело — торговля и служба, — заметил Витт. — А я предпочитаю торговать честно.

— О мирском, конечно, не надо забывать, но для нас важнее думать о том, как скорее удушить их веру, всю их славянскую химеру и чуждый нам дух, — ответил Бертолини.

— Будем надеяться на царя Димитрия. Он, говорят, надежен: будет служить польскому королю и Папе Римскому, — сказал Пынтковский.

Разгромив близ Болохова 11 мая 1608 года войско под начальством Дмитрия Шуйского и Василия Голицына, второй самозванец спешно двинулся к Москве. Козельск, Калуга, Можайск и Звенигород сдались ему почти без боя. Молва, известно, берет города.

В Звенигороде их встретили Петр Борковский из свиты задержанных польских послов в Москве. Он потребовал от имени короля выхода поляков из Московии, чтоб не порушить мирного договора. Рожинский им сказал надменно:

— Нам ваши послы — не указ. Мы служим Димитрию, царю Московии, а вы поскорее уходите и не мешайте. Пусть король подумает, мы стараемся ради его интересов. А не хочет иметь такой выгоды — то его дело.

В конце мая на реке Незнани князья Скопин-Шуйский и Иван Романов не сумели дать боя из-за открывшегося заговора; князья Юрий Трубецкой, Иван Троекуров и Иван Катырев стали прямить вору.

— Вздерни их — иначе ты пропадешь! — посоветовал царю Василию брат Иван. — Тут кто кого, не то ты не видишь? Ты излишне добр, брат. Повесишь этих — другим будет неповадно.

— Пускай видят мое великодушие. В этом и есть сила истинного царя.

…Первого июня самозванец вышел к Москве-реке. В сизой мгле мутно угадывался город, но, как ни вслушивались, набата оттуда не доносилось.

— Переходим реку? — спросил Рожинский.

— Надо отрезать северную дорогу, — сказал самозванец, — станем в Тайнинском.

Утром недосчитались сорока человек казаков и хорунжего — те ушли в Москву. Выжидать было крайне опасно.

Трое суток держались опушек лесов, но на дороге не показывалось ни единой души; лазутчики донесли: войска Шуйского оседлали южные подступы, перехватив ливонских и польских купцов, а также идущие в помощь самозванцу подкрепления.

Царские воеводы, караулившие самозванца на Тверской дороге, проворонили его — 4 июня на рассвете они были наголову разбиты. Самозванец поспешно двинулся по Волоколамской дороге и ночью достиг Тушина. Велев расставить пушки и телеги так, чтоб можно было оборонять подступы к лагерю, самозванец вошел в приготовленный для него дом. Рожинский, с головы до пят в пыли, скидывая латы, сообщил:

— От королевских послов пан Доморацкий.

— Они хотят сманить панов, — сказал самозванец со страхом, — тогда ты, пан Рожинский, лишишься славы.

Велели позвать ясновельможного пана.

— Меж Польшей и Московией заключен мир, и поляки должны выйти за пределы Московского государства.

Лжедимитрий, охваченный бешенством, прервал его:

— Всякого, кто побежит, мы повесим!

Оставалось слово за гетманом. Рожинский чуял, какой славою он может увековечить себя, и теперь, когда подобрались они к самой Москве, от него требовали, чтобы он отступил.

— Езжай назад, пан Доморацкий, и скажи, что я скоро добуду королю Москву. Пусть и король, и вельможные паны подумают, какую услугу я оказываю Польше.

Когда Доморацкий вышел, самозванец поморщился:

— Ты мог бы, пан Рожинский, и по-другому сказать. Здесь я — государь! Или, может, ты не признаешь меня как истинного царя?

Рожинский схоронил в усах ядовитую усмешку и после небольшого молчания заявил:

— Надо без всякого промедления брать Москву, пока Шуйский не стянул силы.

— Но я хочу владеть столицей, а не пепелищем. Не забывай, что в Кремле — государственная казна, а мне надо наградить польских рыцарей. Кроме того, у нас мало сил: поляков вместе с казаками всего пятнадцать тысяч. Моя русская рать — ненадежная. А у Шуйского за стенами — семьдесят тысяч ратников и большой наряд. Я, пан гетман, не хочу разбить свой лоб.

— Спалим Москву, но получим Россию, — заметил на это Рожинский. — В противном случае не будем иметь ни Москвы, ни России.

— Я на Москву сейчас не пойду, — как окончательно решенное заявил самозванец.

Михайло Скопин-Шуйский и Иван Романов с ратью осели напротив Тушина — на Ходынке. Царь Василий со всем двором и отборными полками разместился на Ваганькове. Лазутчики доносили о панах-гетманах, приведших к самозванцу новые отряды рыцарей, искавших славы и жаждущих добра московитов, — битва была неизбежна. А заварухи этой царь Василий боялся как огня! Готовый обороняться, он не думал наступать, занимаясь переговорами.