Леонид Корнюшин - На распутье

— Господь простит сей грех.

— Все это, Панове, великая авантюра, — сказал посол Гонсевский, — как бы она не принесла Польше больших бед.

Сапега, набычившись, уставился в узкое, с тощей бородкой лицо Гонсевского.

— Польша ничего не потеряет, но может многое выиграть, — бросил он отрывисто.

Ночью Гонсевский и еще несколько панов погнали коней на запад — в Польшу: ничем хорошим, считали они, сие дело не могло кончиться.

…На постоялом дворе в обществе Сапеги Мнишек с дочкой просидели еще два дня, снялись и с предосторожностью двинулись под охраной конного отряда. Никли неубранные хлебные пажити, обсыпалось зерно — над полями и подлесками цепенела мертвая тишина. Мнишек не без страха ожидал встречи с новым самозванцем.

Марину же охватило веселье, какое-то хмельное чувство так и лилось из ее души. Одну за другой она пела веселые песенки. Потом вдруг загрустила, когда услышала слова молодого шляхтича: «В Тушине вас ждет не тот Димитрий, что был вашим супругом, а другой».

Первого сентября перед заходом солнца Мнишеки добрались до лагеря в Тушино. Марина кусала губы от нетерпения, сладостно обмирало сердце, легко, словно от вина, кружилась голова…

Тушинский стан самозванца походил на гуляй-город. Но за короткое время его порядочно-таки укрепили: был насыпан вал и два глубоких рва. В таборе ударили, салютуя, из пушек; высланный на белых конях и в богатой сбруе отряд под звуки пальбы и грома литавр проводил Мнишеков до «государева» шатра. Тушинский вор нетерпеливо ждал «государыню» в шатре. Первым через порог шагнул пан Мнишек, зацепив длинною саблею за полог. Марина, вошедшая следом за отцом, из-за его плеча вдруг увидела незнакомое и показавшееся ей отвратительным лицо с собачьими крохотными глазками. «Значит, молодой шляхтич на дороге сказал правду!» Силы оставили Марину, у нее подкосились ноги, задрожали колени, и она зарыдала.

Мнишек выпученными глазами глядел на самозванца.

— Мы тебя не знаем! — выкрикнул в гневе.

Царик с угрозой посоветовал:

— Со мною, твоя ясновельможность, не можно так калякать!

— Ты не мой муж! — крикнула в отчаянии Марина. — Я тебя не хочу видеть! Ты бродяга!

Мнишек, пораздумав, малость остыл: тщеславие и жажда наживы взяли верх над гордостью. Он произнес:

— Кто он, то судить одному Богу.

Но Марина не дала договорить отцу, крикнула:

— Замолчи! Я этого гадкого человека не признаю!

Самозванец ухмыльнулся:

— Не пришлось бы потом замаливать свои слова!

Мнишек замахал руками: то ли успокаивая дочь, то ли ублажая «Димитрия».

— А ты тоже не признал меня? А может, тебе чем залепило глаза? — разозлился самозванец.

— Но… разве не тебя… убили?

— Стало быть, я воскрес. Убили, но не меня. Смотри, пан Мнишек: если я разгневаюсь, то вы… — Он топнул ногою, и тотчас вошел с чернилицей, болтающейся на шнурке, поляк. — Пиши указ.

Марина, перестав всхлипывать, искоса взглянула на вора, и в глазах ее блеснули хищные огоньки…

— Ясновельможному пану-воеводе Мнишеку даю во владение Северскую землю, а также триста тысяч рублей.

Три дня снюхивались, шло торжище при посредничестве гетмана {27} 27 Три дня снюхивались, шло торжище при посредничестве гетмана. — По другим свидетельствам, Марина Мнишек точно знала истину: убитый муж ее не воскрес из мертвых, и не так-то легко пошла на обман. Много сил приложили к этому Ян Сапега, ее отец Юрий Мнишек и присутствующий в лагере иезуит. Марина согласилась признать Дмитрия при условии, что называвший себя Дмитрием не будет жить с ней как с женой до тех пор, пока не овладеет Москвой. Есть сведения, что иезуит даже обвенчал их тайно для успокоения совести. .

— Я, как тесть, должен быть выше гетмана. Моя власть при его царском величестве должна стоять выше всех! — заявил Мнишек.

Рожинский, гремя тяжелыми сапогами, подошел к разошедшемуся Мнишеку, сунув почти под нос ему внушительный кулак:

— А этого не хотел? Охлади пыл, пан воевода, твоя власть тут малая.

Мнишек, тертый калач, быстро прикинул, что дальше ругаться было бы опасно, он сразу сделался уступчивее, пробормотал:

— Я же молчу, твое величество, что ты не похож на царя Димитрия. Я тебя признал. Люди могут меняться… — И он выставил новое условие, потребовав Северский край со всеми городами…

Странное преображение произошло с «царицей», когда она вышла из «государева» шатра и упала в объятия к «мужу» со слезами умиления на глазах.

— О, мой милый, мой возлюбленный муж! — воскликнула Марина, дабы окончательно убедить стоявших вокруг шатра панов и казаков в том, что она наконец-то соединилась с супругом. — Матка Бозка спасла тебя от убийц-бояр!

Все вокруг говорили:

— И вправду, истинно царь Димитрий, сын царя Ивана. Дождались-таки! Видите, они, как голубки, милуются! Рази ж может быть здесь обман?

Неделю спустя Марина, забыв о стыде и чести, перебралась со всеми своими пожитками в тушинский лагерь…

Царишка, обвязавши голову, пил с похмелья огуречный рассол. «Тестя» встретил криво — глядел на него одним круглым, как у совы, глазом.

— Где миллион злотых? В грамоте говорено, что ты получишь мою дочь, когда сядешь на трон в Кремле, и я получу этот миллион злотых. Ты — бродяга, а не государь! Я не отдам тебе свою дочь, ты не Димитрий! — Пан Мнишек раскричался не на шутку: от гнева он замахал руками, забегал по шатру.

— Тогда пускай катится в Самбор. Я сыщу себе другую царицу, — остудил его пыл самозванец.

Угроза подействовала. Мнишек сбавил тон:

— Я стараюсь же не только ради себя, а и ради тебя. В казаках недовольство. Ты должен сдержать слово!

— Хорошо. А теперь ступай, я желаю идти в баню.

Мнишек видел: до миллиона злотых ему было так же далеко, как до своего Самбора. И на рассвете, переговорив с глазу на глаз с дочерью, велев быть настороже, он потихоньку покинул тушинский лагерь, кони понесли его домой, в Самбор.

По посадам же Москвы прошел слух, поговаривали:

— Король польский, ненавистный Сигизмунд, со своими радными панами воскресшему Димитрию велел православные храмы сгубить, а заместо нашей веры дать нам, православным, ихнюю собачью унию. Будь она трижды проклята!

— Еще наказано, чтобы он, царь Димитрий, взял бы себе в телохранители инородцев, а русских бы ко дворцу не подпущал. Какой же он православный царь?!

— И пир править ему велено без бояр, и всякую нашу старину чтобы царь не допущал, а слушался бы только своих советников-ляхов да ксендзов.

— Что там пир! Велено царю слать в Вильну в ученье к католикам и к иезуитам отроков. Братове, королевские люди хотят сгубить нашу веру! А царице Маринке, этой католической б…, уговорено выстроить по ихнему пошибу костел.