Торнтон Уайлдер - Мост короля Людовика Святого. Мартовские иды. День восьмой

— Ваш ужин готов, сударыня, — сказала она наконец.

— А ты, дитя мое, разве не поужинаешь со мной?

В Лиме Пепита обычно садилась за стол с маркизой.

— Я подумала, что вы устали, сударыня, и поужинала внизу.

«Она не хочет со мной есть, — подумала маркиза. — Она узнала меня и отвергла меня».

— Почитать вам вслух, пока вы кушаете, сударыня? — спросила Пепита, поняв, что допустила оплошность.

— Нет. Ступай спать, если хочешь.

— Спасибо, сударыня.

Донья Мария встала и приблизилась к столу. Она положила руку на спинку стула и запинаясь произнесла:

— Милое дитя, утром я отправляю письмо в Лиму. Если у тебя есть письмо, ты можешь послать его вместе с моим.

— Нет, у меня нет, — сказала Пепита. И поспешно добавила: — Мне надо сходить вниз, принести вам углей.

— Но ты ведь написала, милая… матери Марии дель Пилар. Ты не хочешь?..

Пепита сделала вид, будто возится с жаровней.

— Нет, я не буду его посылать, — сказала она и долго молчала, чувствуя на себе изумленный взгляд маркизы. — Я передумала.

— Я уверена, что ей было бы приятно получить от тебя письмо. Она очень ему обрадуется. Я уверена.

Пепита залилась краской. Она громко сказала:

— Хозяин обещал приготовить вам к вечеру еще угля. Я попрошу сейчас принести.

Она украдкой оглянулась на старуху и увидела, что та по-прежнему пытливо смотрит на нее большими печальными глазами. Пепите казалось, что о таких вещах не говорят, но чудаковатая дама, по-видимому, приняла это чересчур близко к сердцу, и Пепита позволила себе ответить подробнее:

— Нет, это письмо было плохое. Нехорошее было письмо.

Донья Мария чуть не разинула рот.

— Что ты, милая Пепита, я думаю, письмо было прекрасное. Поверь мне, я знаю. Нет, нет, отчего же ему быть плохим?

Пепита нахмурилась, подыскивая слово, которое положило бы конец разговору.

— Оно не было… не было… смелым, — сказала она. И умолкла решительно.

Девочка унесла письмо к себе в комнату, и было слышно, как она разорвала его. Потом она забралась в постель и лежала, глядя в темноту, в смущении от того, что столько наговорила. А пораженная донья Мария села за стол.

Она никогда не старалась быть мужественной — ни в жизни, ни в любви. Взгляд ее шарил по закоулкам сердца. Она думала о своих амулетах и четках, о своем пьянстве… она думала о дочери. Она вспоминала долгие их отношения, загроможденные обломками давно похороненных разговоров, воображаемых обид, неуместных излияний, обвинений в невнимательности и черствости (но в тот день, наверно, у нее помрачился ум — она помнит, что стучала кулаком по столу).

— Но это не моя вина, — плакала она. — Не моя вина, что я такая. Виноваты обстоятельства. Такой меня воспитали. Завтра я начинаю новую жизнь. Подожди, и ты увидишь, дитя мое.

Потом она убрала со стола и села писать то, что назвала своим Первым письмом — первым, корявым, полуграмотным опытом мужества. Маркиза вспомнила со стыдом, что в предыдущем письме жалобно допытывалась у дочери, очень ли она ее любит, и алчно цитировала редкие и половинчатые изъявления нежности, которые позволила себе недавно донья Клара. Маркиза не могла вспомнить эти страницы, но она могла написать новые — открытые и великодушные. Корявыми их никто другой не считал. Это — знаменитое Письмо LVI, названное энциклопедистами ее Вторым посланием коринфянам [19] Второе послание к коринфянам — послание апостола Павла христианской церкви в Коринфе, содержащее основные моральные постулаты христианства. ( прим. О.А. Алякринского ) за бессмертный абзац о любви: «Среди тысяч людей, которых мы встречаем на жизненном пути, дитя мое…», и т. д. Когда она кончила письмо, светало. Она открыла балконную дверь и взглянула на необъятные ярусы звезд, сверкавших над Андами. Всю ночь напролет, хотя немногие могли его услышать, небо оглашалось пением этих созвездий. Потом она перенесла свечу в другую комнату, наклонилась над спящей Пепитой и отодвинула влажную прядь с лица девочки.

— Позволь мне теперь жить, — прошептала она. — Позволь мне начать сначала.

Через два дня они двинулись в обратный путь, и при переходе через мост короля Людовика Святого их постигло известное нам несчастье.

Однажды утром у дверей монастыря Санта-Марии-Росы де лас Росас нашли в корзине двух подкидышей, мальчиков-близнецов. Имена им придумали чуть ли не до прихода кормилицы, но проку им от имен было меньше, чем бывает обычно, ибо никто и никогда не умел отличить мальчиков друг от друга. Кто их родители, выяснить было невозможно; но когда мальчики подросли, городские кумушки, заметив, как молчаливы они и угрюмы и как прямо они держатся, объявили их кастильцами и стали грешить на все знатные дома по очереди. На земле нашелся человек, ставший для них чем-то вроде ангела-хранителя: настоятельница монастыря. Мать Мария дель Пилар привыкла ненавидеть всех мужчин, но к Мануэлю и Эстебану она привязалась. Бывало, в конце дня она позовет их к себе в канцелярию, пошлет на кухню за пирогами и примется рассказывать им про Сида, [20] Сид — герой испанской эпической поэмы «Песнь о моем Сиде» (XII в.), освободитель Испании от мавров. Прототипом Сида стал испанский рыцарь Родриго Диас де Бивар (XI в.). Образ героя эпоса впоследствии был воплощен в пьесе французского драматурга Пьера Корнеля «Сид». ( прим. О.А. Алякринского ) про Иуду Маккавея, [21] Иуда Маккавей — предводитель народного восстания в Иудее в 166–160 гг. до н. э. в защиту иудейских религиозных обычаев и ритуалов, которые преследовались царем Антиохом IV. Одноименная оратория Генделя прославила героя Иерусалима. // Георг Фридрих Гендель (1685–1759). Имя этого немецкого композитора часто упоминается в романах Уайлдера. ( прим. О.А. Алякринского ) про тридцать шесть несчастий Арлекина. [22] Арлекин — персонаж итальянских средневековых комических представлений, так называемой комедии дель арте. ( прим. О.А. Алякринского ) Она полюбила их и не раз ловила себя на том, что заглядывает в черную глубину их хмурых глаз, высматривая зачатки их взрослых черт — всего того уродства и бездушия, которые обезображивают мир, где она работает. Они росли при монастыре до тех пор, пока не достигли возраста, когда их присутствие начало отвлекать набожных сестер. С этого времени они состояли при всех ризницах города — они подстригали живые изгороди монастырей, полировали распятия и раз в год проходились мокрой тряпкой по всем церковным потолкам. Лима хорошо их знала. Если священник со святыми дарами спешил по улице к ложу больного, значит, где-то позади шагал, размахивая кадилом, Мануэль или Эстебан. Повзрослев, они, однако, не проявили желания связать свою жизнь с церковью. Постепенно они овладели ремеслом писцов. На весь Новый Свет было несколько печатных прессов, и мальчики скоро стали неплохо зарабатывать переписыванием комедий для театра, баллад для публики и объявлений для купцов. Но больше всего они работали на хормейстеров, размножая бесчисленные партии мотетов Моралеса и Витюриа. [23] Мотет — полифоническое произведение для церковного хора. // Моралес, Кристобаль де (1500–1553) — испанский композитор, чьи произведения (в частности мотеты) пользовались большой популярностью у современников. // Витториа, Томас Луис де (1548–1611) — испанский композитор, автор многих церковных сочинений (в том числе и мотетов), считавшийся одним из крупнейших европейских композиторов того времени. ( прим. О.А. Алякринского )