Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение

– Благодарю за такую пропозицию, мне приятно быть названым отцом молодой пани Чаплинской на вашей свадьбе. А что же староста Хмель, у которого воспитывалась юная Елена, уже успокоился по данному вопросу, не требует вернуть ему молодицу и хутор? Помнится, этот престарелый ловелас всем говорил, что девица – его жена, и собирался за правдой ехать в Варшаву, к самому королю, – усмехаясь в усы, поинтересовался Конецпольский.

– Так и было, ясный пан, этот неудачник был у короля и даже в сенат поперся, чтобы высший суд ваше милостивое решение по его хутору опротестовал. Однако разве шляхетный шляхтич пойдет против своего же брата ради казака, пусть даже и сотника? А еще вчера от Владислава пришло письмо для ясновельможного пана хорунжего. Его величество выражает просьбу сдерживать своеволие польской шляхты против казаков, потому как они хорошо служат Речи Посполитой. Прошу пана лично посмотреть грамоту, – сообщил подстароста и протянул хорунжему скрепленный королевской печаткой свиток.

И хотя печать была надломлена, это не смутило Конецпольского, который доверял Чаплинскому проверять поступающую в его отсутствие корреспонденцию.

– Ну что ж, если их величество просят, то мы больше не будем казаков притеснять, тем более что у этих голопузых и забирать-то больше нечего, – громко рассмеявшись, хорунжий вернул свиток.

Он поднял свой кубок и произнес: «Будьмо, панове!» Гости также пригубили благородный напиток из серебряных кубков.

Однако Чаплинский не разделял радости хозяина и уже без смеха продолжил:

– Так-то оно так, ясный пан. И все же… Ходят слухи, что, с тех пор как Богдан собирает войско на войну с татарами, о которой Владислав все же мечтает, этот злодей, вместо того чтобы агитировать казаков встать под знамена короля, призывает их подниматься на бунт против Речи Посполитой. И начать этот бунт Хмель планирует уже через месяц как раз из Чигирина.

– Ну и откуда эти сплетни? Мне не слухи нужны, ты мне правду давай! – потребовал хорунжий.

– Я уже говорил вам о своем помощнике Яне Мисловском. С некоторых пор я доверяю ему как себе самому. Может, пан помнит, что я предупреждал о покушении на Хмельницкого, которое потом и случилось. А еще я заранее знал, что Хмель поедет в Варшаву и что король откажет ему в милости. Все это мне поведал мой Ян. Есть у него особый дар людям в душу проникать и все, что они знают, видели, слышали или про что только догадываются, выведывать. Человек он с виду простой, веселый, вот ему люди без пыток и казематов все без утайки рассказывают. Да и сейчас Яну есть что сказать про Хмеля. Прошу пана выслушать его, – произнес Чаплинский, встал со своего места и отошел в сторону, чтобы хорунжий мог лучше видеть и слышать, что говорит его помощник.

Тот же, придвинувшись ближе к Концепольскому и глядя ему прямо в глаза, с улыбкой начал свой рассказ:

– Знаю я, вельмошановный пан, что завтра Хмельницкий соберет у себя раду. Придут к нему все его боевые товарищи-казаки: Иван Золотаренко, Олекса Сыч, Максим Морозенко, Юрко Богун, Максим Кривонос. Все они будут кричать Хмеля на гетмана, призывать к заговору и требовать крови, много крови! И если их не остановить, то уже через несколько дней они придут в дом ясновельможного пана и поднимут его на пики. И будет война, страшная и жестокая, банды Хмеля огнем и мечом пройдутся по всей Речи Посполитой! Но только откуда я знаю это, не спрашивай меня, ясный пан, – последнюю фразу Мисловский произнес без улыбки, практически шепотом, как будто делился с Концепольским самой важной для него тайной.

Похоже, проникновенная речь этого странного человека действительно впечатлила хорунжего. Он долго не мог отвести взгляда от Мисловского, а затем резко встряхнул головой, как будто очнулся от сна, и поднялся из-за стола, инстинктивно схватившись за рукоять кинжала.

– Да, интересную историю рассказал твой советник, пан Чаплинский. Но все же я до конца не верю ему. Если же завтра у Хмельницкого действительно соберутся названные казаки, тогда… Тогда собирай урядников и арестуй бунтовщика Хмеля! Заковать его в кандалы и бросить в темницу! Выполняй! – прошипел со злостью хорунжий, рывком выхватил свой кинжал и резко вернул его в ножны.

– Слушаюсь, мой пан. Будет выполнено! Хмеля арестовать, заковать… и добить, как селезня, – почти беззвучно произнес последнюю фразу Чаплинский.

Одним движением он подхватил под руку своего вещуна, и они быстро вышли из дома Конецпольского.

Внезапный арест Богдана заставил его товарищей собраться снова. Наспех похмелившись квасом, казаки уселись за стол, где накануне они кричали нового гетмана Хмельницкого, пели заздравные песни, пили за его здоровье, и принялись думу думать, как вызволить своего атамана из темницы.

Сегодня они уже не были так по-боевому настроены. Чубатые головы их поникли, бравые казацкие усы обвисли, глаза потускнели, не было в них прежнего блеска и огня. Угрюмо сидели казаки, исподлобья глядя друг на друга, может, еще и потому, что не смогли заступиться за своего атамана и позволили солдатам увести его в тюрьму. С похмелья они и не поняли, что же произошло, да и приказ об аресте Хмельницкого, подписанный самим хорунжим Конецпольским, привел их в замешательство. У каждого в глазах читался один и тот же вопрос: откуда эти ляхи узнали про их сход? Кто мог донести? Неужели среди казаков завелся иуда?

– Ну, что будем делать, панове? Как нашего батьку из острога вызволим? – начал тяжелый разговор самый старший из казаков Олекса Сыч.

– То, что вызволять нашего сотника надо, – это всем понятно, да вот как нам это сделать – не ясно. Не приступом же чигиринскую тюрьму брать, – продолжил Богун. – Силенок у нас, может, и хватит поляков и реестровых казаков порешить, да только дальше стен города нам выйти не дадут, всех положат, да и Богдану тогда смерти не миновать.

– Экими вы смельчаками оказались, панове! Вчера кричали, что пора ляхов на пики поднимать, скидывать ярмо Речи Посполитой, а сегодня за шкуру свою испугались! Быстро же вы предали своего гетмана! – вдруг закричал младший Хмельницкий.

Неокрепший голос его, казалось, вот-вот сорвется, но глаза наполнены гневом и решимостью хоть сейчас броситься в бой с ненавистными ляхами. Услышав такие слова от сына атамана, казаки зашумели. Обидно им было слышать обвинения в предательстве. Стали спорить, кто да что вчера говорил. Еще немного – началась бы драка.

– Остыньте, панове! И ты, Тимош, не горячись, зачем напраслину наводить на своих товарищей. Силой крепость действительно не возьмешь, а вот хитростью – можно, – отозвался божий человек Добродумов.