Юлия Яковлева - Краденый город

Прохожий не отставал. Но теперь не убеждал – жалобил.

– Ну продайте… У меня дети как вы… Такие… Две девочки. И один мальчик. Трое… Им с собачкой поиграть. Им собачку хочется. Жирненькую. Сладкую… Мальчикам моим. И девочке… Ну что вам, жалко, что ли… Продайте… Моей дочке поиграть…

Таня и Шурка переглянулись испуганно, но шагу не убавили. Наоборот.

Прохожий понял, что не подействовало. Сменил тон:

– А ну продайте, я сказал!.. Слушать надо старших!.. Безобразники! Дряни такие!.. Отдайте ее мне! Сейчас же!.. Я вам покажу!.. Негодники, дряни!

Таня не выдержала. Схватила Бублика. Высунула одну ногу из бота, запрыгала, вынула вторую. Схватила боты руками, прижала к животу, где притих Бублик (ступни тотчас обхватил сырой холод, туфли промокли), – и помчалась со всех ног.

То же самое поспешно сделал и Шурка. Руки прохожего едва мазнули его по спине.

Никогда, наверное, он так не летел. Только дома почему-то еле тащились мимо.

Таня из-за огромной жилетки напоминала трепыхающуюся курицу.

– Продайте соба-а-ачку… – ныло и дребезжало им вслед.

Шурка задыхался. Ноги и без бот казались тяжеленными. Силы были на исходе, еще немного – и он брякнется. Но вспоминал острое лицо с небритым подбородком, страшную кошлатую шапку (она была похожа на черное безумие, туго обхватившее голову) – и силы откуда-то брались.

Ноющий голос то отставал, то догонял. Отставал. Все-таки отставал.

Отстал.

…И глаза! Черные, провалившиеся. Даже не глаза, а то, как этот прохожий смотрел на Бублика. Этот взгляд был страшнее всего.

Опять они заговорили не сразу.

– Таня, он кто?

– Не знаю.

Она остановилась. Поставила боты. Сунула внутрь ногу, как в ведро, потом другую. В ботах шаги ее опять стали глухими, шаркающими.

– Для чего ему Бублик?

– Он сумасшедший.

– А про детей? Как думаешь, правда?

– Он сумасшедший! Непонятно, что ли?!

Шурка помолчал.

– Пошли домой, – сказала Таня. – Подождем тетю Веру дома.

Они и так шли к дому. Плелись прохожие. Каждый что-нибудь нес: портфель, бидон, просто сетку. Раньше среди прохожих Шурка всегда чувствовал себя лучше. Теперь от одного их вида было неспокойно.

– А хлеб?

– Клей поедим.

– Дай мне Бублика – я тоже об него погреюсь.

Сестра расстегнулась, оттянула вязаный ворот. Бублик тотчас выпростал голову. Пыхнуло облачко дыхания.

Шурка оттянул свой. Дрыгая твердыми ногами, Бублик перебрался за пазуху к Шурке. Тане сразу стало прохладно у живота.

Дворничиха тянула прочь груженую тележку, подавшись вперед, – видно, тяжелую. К счастью, она брела не в их сторону.

– Она вещи выносит, – пояснила Таня.

– Какие?

Таня не ответила.

На лестничной площадке все так же спал человек.

– Может, пьяный, – прошептала Таня.

Стараясь не глядеть, Таня и Шурка быстро потопали вверх. Ввалились в квартиру. Еще одна дверь была приоткрыта сквозняком – это сразу бросилось в глаза обоим. И обоим почему-то стало ясно, что никого за нею нет.

Таня осторожно толкнула дверь ладонью. В комнате торжествующе ухмылялся комод. Может, так казалось оттого, что один ящик был наполовину выдвинут. И пуст. Только ботинки у стены напоминали, что здесь жил сосед в тюбетейке.

Тюбетейка валялась на полу. Таня подняла ее, но чего-то испугалась и бросила.

– Куда же это он ушел без ботинок? – пробормотал Шурка.

– Раздобыл себе сапоги. Ноябрь ведь на носу. И в них ушел, – ответила находчивая Таня. А сама уже свернула к двери той комнаты, где вчера спала соседка под шубой.

Дверь оставалась незапертой. В комнате не было не только соседки – исчезли и одеяло, и шуба. И муж, который спал на диване. И даже матрас. Неуютно щерилась железная сетка кровати.

– Шестеро, – глухо сказала Таня. – Куда-то делись уже шестеро.

– Она проснулась и ушла, – тоненьким голосом предположил Шурка.

– Угу, – глухо подтвердила Таня. – Она тоже. И муж ее. Может, к родственникам переехали. Вместе легче.

И они гуськом пошлепали по студеному коридору.

– Завтра сразу за хлебом пойдем, – на ходу напомнила Таня.

– Завтра придет тетя Вера, – неуверенно сказал Шурка. – Ты куда?!

Таня решительно прошла мимо их комнаты.

– Она придет вечером. Тетя Вера. Сегодня.

– Ясное дело! – поспешил успокоить себя Шурка. – Ты куда, Таня?

– Я с самого начала это говорила, – голос у Тани был бодрый, но думала она явно о другом.

Остановилась в самом конце коридора, у комнаты Колпакова.

– Не открывай, Таня.

Шурка не понимал, отчего ему вдруг стало не страшно даже, а жутко. Но сестра уже толкнула дверь. И ничего. Шурка выдохнул. Таня в замешательстве показала:

– Замок.

И даже потрогала тяжеленькую железную коробочку с дугой.

На комнате старичка Колпакова теперь висел большой амбарный замок.

Вот тогда Маня и произнесла страшное слово «детдом».

– В детдом бы вам сдаться.

– А мать-то их где? – спросила быстроглазая дворничиха: ее поймали у парадной.

На спине дворничиха тащила узел. И недовольно опустила, когда ее окликнули. Себе на ступню, чтобы не испачкать: снег лежал серой кашей. Опустила осторожно, но в узле что-то звякнуло. Таня уставилась на узел. По краям была бахрома. Дворничиха увязала добро в скатерть. Таня заставила себя отвернуться.

– А карточки у них есть? – спросила дворничиха.

Новый месяц давно начался, и карточки тоже были новые.

Маня кивала, как лошадь.

– Это парамоновские, что ли? – смекнула дворничиха.

– Они, – не дала Тане вставить слово Маня.

– В школу их сведи, и все дела, – словно чего-то испугалась дворничиха. – Там подкормят. Блокада, ничего не поделаешь.

– А с теткой-то их как быть? Надо в домоуправление заявить и карточки сдать. Раз пропала.

– А я сама в домоуправлении скажу.

Маня ее поблагодарила.

«Блокада», – говорили теперь все. Это значило, что немцы замкнули город в кольцо – не войти и не выйти. Шурка представлял блокаду то в виде слишком тугой шапки, от которой скрипит в ушах и чешется лоб, то в виде бесконечного снега, заволокшего город, и снег этот все сыпал, сыпал, сыпал. Казалось, пройдет снег – пройдет и «блокада», и ощущение тугой шапки вокруг головы. Но снег теперь лежал на улицах, крышах, заборах, трамваях, проводах, тумбах – повсюду. С таким видом, будто пришел навсегда.

Слово «школа» тоже значило теперь что-то непонятное. Просто темная комната с фонарем, который почему-то звался «летучей мышью». На летучую мышь он не был похож, а был похож на бутылку, оплетенную проволокой, с круглой дужкой наверху, чтобы браться рукой. Да и сама комната располагалась в бомбоубежище, попросту в подвале: спускаться приходилось осторожно, по горбатеньким ступенькам. Уроки начинались с того, что учительница в тулупе ставила «летучую мышь» на стол. Огонек в бутылке метался и мигал. От этого еще сильнее хотелось спать: блокада стягивала голову.