Юлия Яковлева - Краденый город

Тане стало не по себе. Она ткнула Шурку кулаком в бок.

– Нечего глазеть.

Они вышли в коридор.

– Таня, ты что?!

Но Таня уже повернула ручку другой комнаты. Из нее тоже дохнуло сырым осенним холодком. Шурка осекся.

Победитель сразу бросался в глаза: большой полосатый диван смотрел на них без злобы и без страха. Убогий шкафчик, крашенный белой краской, жался в углу и казался кроликом, запертым в клетку с тигром. Подоконник показывал просторную спину, а паркет – узор. А вот соседки с косой не было. В комнате явно никто не жил.

– Ты давно ее видел?

– Не помню, – признался Шурка.

– Странно. Значит, уже трое. Она, еще та, через дверь, и еще Колпаков.

– В смысле?

– Их нет.

– Уехали. Пока нас дома не было.

– Да, наверное.

Тускло блестели засаленные обои. Комната выглядела отдохнувшей и всем своим видом как бы говорила: погодите, я только умоюсь, тогда и поговорим. Таня испуганно закрыла дверь. И хрустнувшему железному язычку тотчас ответил хруст ключа квартирной двери. Таня и Шурка отпрянули от комнаты. Фигура на пороге потопала, отряхивая боты, на ходу тускло отразилась в высоком зеркале шапкой деревянных кудрей, стала разматывать платок, потом обо что-то споткнулась и голосом Мани сказала:

– Это что?

– Столярный клей! – быстро откликнулась Таня.

– Фу-у, напугали.

Маня не заметила их в полутьме. Впрочем, она туда и не смотрела. В руках у Мани были плитки, и она глядела на них жадно.

– Сама вижу, что столярный клей. Что же это он у вас на полу…

Но протягивать Тане не спешила.

– Разве ж так надо? – бормотала Маня. А пальцы не разжимала. – Давайте-ка мы его сейчас же и сварим.

– Клей?! – Что-то сегодня все немного ку-ку, подумал Шурка. – Зачем?

Маня засмеялась.

– Я вам сварю.

И не снимая бот, в пальто, протопала на кухню.

Большую плиту давно не топили. Маня развела примус. Он пыхнул, показал корону из огоньков. Маня отломила от плитки клея куски, залила водой.

– Да нам вроде и клеить нечего, – замялась Таня.

Но Маня не слушала. Она помешивала ложкой. Добавила в клей лавровый лист. Помяла между пальцами и высыпала в кастрюлю какие-то сухие травки. И все улыбалась клею. Сняла кастрюлю, наклонила за ушки. Жижа почему-то пахла бульоном. Маня осторожно перелила ее в тарелку. В другую. В третью. От варева валил пар.

– Теперь, – помешала она ложкой в тарелке, – надо это все поставить на подоконник. Чтоб застыло. И утром – пожалуйста…

Но что случится утром, не договорила, а принялась загребать ложкой и быстро есть. Ложка звякала о тарелку, о зубы. Маня ела, обжигаясь. Стоя. Притоптывая от нетерпения. Шмыгая раскрасневшимся носом.

Ложка несколько раз стукнула по дну, и только от ее пустого звона Маня опомнилась. Облизнула губы.

– Извините, – сказала она.

Шурка и Таня уже не думали, что она склеится. Они во все глаза уставились на оставшиеся тарелки.

Маня сняла пальто. От еды ей сразу стало жарко.

– Бобка! – закричала Таня. – Бобка!

Все трое сели за стол. Одну тарелку Шурка отнес в комнату и поставил на подоконник.

– Тетя Вера придет с работы – а тут обед!

Он надеялся, что это смягчит тетю Веру перед разговором о мишке.

Маня ложкой перекладывала из двух тарелок в еще две. Таня, Шурка, Бобка и Бублик следили за ее движениями не отрываясь. Если бы сейчас завыла сирена, они и то не отвлеклись бы.

– Бублику можно и поменьше! – воскликнула Таня.

Ложка замерла. Сдвинулась и опрокинула жижу в Бобкину тарелку вместо Бубликовой.

– Теперь здесь меньше, – показал Шурка.

Еще пару поправок – и наконец все согласились: в тарелках стало поровну.

Шурка не стал возиться с ложкой, а просто взял тарелку обеими руками и выпил варево через край.

– Какой вкусный клей!

Таня почувствовала, как живот перестал болеть. Стало хорошо и тепло. И только тогда добродушно спросила:

– А клей что, можно есть?

Маня не ответила. В дверях кухни стояла соседка. На плечах у нее было ватное одеяло. Очки тускло отсвечивали. Опять, наверно, пришла орать про собаку, которая разносит бактерии.

Но соседка не орала. Она стояла и шевелила ноздрями. Вбирала запах. Мясной, укропный, лавровый дурман.

– Столярный можно. Его из костей варят. Тот же бульон, – сказала Маня, не сводя глаз с соседки.

– Вот здорово! – воскликнул Шурка.

– Хороший клейчик, – радовался Бобка.

– Одну плитку я беру себе! – капризно перебила Маня. – За работу. И лавровый лист был мой. И укроп! И керосин я свой тратила.

Таня как старшая сказала:

– Конечно.

Неподвижные глаза смотрели на них не отрываясь. Соседка сжимала на груди края одеяла. Очки слегка запотели.

– Даже две плитки. За керосином ноги отвалятся стоять, – переменила решение Маня. Тарелку Бублика она не выпускала из рук.

Таня подумала, что за такой обмен тетя Вера не похвалит, быстро собрала оставшиеся плитки и сунула себе за пазуху, оцарапав кожу. Маня этого не видела, она все глядела на соседку.

Бублик не то зевнул, не то взвизгнул. Он стоял на четырех шатких лапах. А Бублик-то старый, подумал Шурка. Дядя Яша ведь подобрал его, откуда им знать, сколько собаке лет.

– Бублику дайте, – напомнила Таня.

Маня очнулась, уперлась рукой в бок и, тяжко согнувшись, поставила тарелку на пол. Бублик опустил в нее морду. И тотчас соседка метнулась на опережение. Одеяло летело за ней плащом. Она упала на колени, гулко стукнув ими по полу, подползла на четвереньках, теряя одеяло, отпихнула собаку, схватила миску обеими руками и одним махом опрокинула ее себе в рот. Варево пролилось ей на грудь. Соседка быстро подобрала его пальцем, потом наклонилась и обсосала кофту.

– А что, она уже не боится инфекций и микробов? – осведомился Бобка, когда они вернулись в комнату.

– Ты Бобка, не вертись.

Таня подтащила одеяло, набросила сверху. Оно было атласным, роскошным и норовило улизнуть.

Шурка лежал в пальто, но даже руки спрятал под одеялом. Бублика подкормили из тарелки, которую Шурка предусмотрительно унес в комнату – застывать. Пес теперь лежал между ним и Бобкой, но пока не грел. Тетя Вера натопила белую кафельную печь с утра. Но теперь казалось, что печка обложена не кафелем, а брусками льда.

– Ты зря ей дала наш клей, – бурчал Шурка. – Тетя Вера придет, а одной плитки нет. Она старалась, кровь сдавала, а ты разбрасываешься…

И тотчас опомнился: «Что я несу, чего я ною, как последний хлюпик!»

Таня глянула строго:

– Тетя Вера придет и разберется, ага. Уж это точно.

После тарелки клея к Тане вернулась решимость. От ее слов Шурке стало так холодно, будто с них разом сдернули одеяло. А Таня продолжала:

– Откуда мишка у тебя взялся, она тоже выяснит. Придет и выяснит. Это тебе не передо мной вилять. И тогда, Шурка, берегись!