Юлия Яковлева - Краденый город

И Таня показала Шурке – словно в подтверждение своих слов – обрывающиеся строчки: «Перуинъ… Для рощенiя волосъ… апрѣля 1909 года».

Бобка был не такой дурак, как некоторые. Нет! Он-то знал, как прятаться.

Откинул крышку большого сундука, стоявшего в коридоре, ловко забросил одну ногу, подтянулся и перевалился внутрь. Крышка стукнула по голове, он чихнул от незнакомого горького запаха и замер. Пусть ищут.

Пока все шло хорошо. Таня и Шурка небось уже сбились с ног. Не слышно было даже шагов.

Запах становился все сильнее, все глубже щекотал в ноздрях. Шаги! Бобка перестал дышать. Приник глазом к дырочке для ключа.

Но это был не Шурка. И не Таня.

Дворничиха теперь носила фартук поверх тулупа. На ногах у нее были войлочные боты, поэтому ступала она тихо. Подошла к старому велосипеду, быстрыми пальцами открыла маленькую сумочку, свисавшую с багажника: в таких велосипедисты обычно хранят карбид для фонарика и гаечный ключ для всего остального. Но вынула она не карбид, не гаечный ключ, а самый настоящий ключ. И тотчас вставила его в скважину. Хрумкнул замок. Изумленный Бобка стукнулся головой о крышку: ведь в этой комнате живет другая соседка – в круглых толстых очках, похожая на сову, а вовсе не дворничиха! Дворничиха живет в дворницкой.

И точно, она вскоре вышла из чужой комнаты. В руке у нее были розовенькие бумажки – карточки. Еще пачку таких же бумажек она вынула из кармана. Пересчитала все. Хмыкнула, довольная. Спрятала.

«Может, мы попросим карточки у нее? – подумал Бобка. – Вон у нее их сколько». Он припомнил, что дворничиха улыбалась, когда с ними знакомилась. И даже помогла отнести тете Вере сумку. Она добрая.

Дворничиха сунулась обратно в комнату и вытянула оттуда небольшой узел. Тихо заперла дверь, тихо опустила ключик на место. В узле что-то брякнуло.

Бобка дернулся, стукнулся головой о крышку, замер, – поздно.

– Ага! – заверещала дворничиха и рывком распахнула сундук.

В тот же миг Бобка почувствовал, как остервенелая сила пребольно – до слез! – тащит его за ухо наружу. Но мишку не выпустил.

– Ах ты негодник! Дрянь такая! Шпион!

Дворничиха стряхнула Бобку на пол. Снизу она казалась великаншей: Бобка видел только ноги в ботах и шерстяных чулках. И оскаленные зубы – будто клавиши пианино:

– Попробуй только вякни! Убью! – проскрипело из пасти.

Бобка икнул и даже забыл, как кричать и плакать.

И чтобы Бобка не сомневался, дворничиха так наподдала ногой мишке, что тот взмыл, шмякнулся о велосипед на стене, повалился на пол, покатился и замер. Оба глаза – один выпуклый, желтый с карим зрачком, другой – пуговица с четырьмя дырочками – смотрели на дворничиху.

И вот тут Бобка перепугался по-настоящему. В этом желтом, настоящем мишкином глазу он увидел живую злую искру.

– Дали?

Тетя Вера посмотрела на три пары глаз. И ответила странно:

– Почти. Бобка, допил?

Бобка посмотрел на всех из-за края кружки.

– Теперь можно и часы. Давай их сюда, Таня.

Таня протянула тете Вере ее золотые часики на тонком черном ремешке.

– Погоди. Подержи их пока.

К сгибу локтя тетя Вера прижимала клочок ваты. Рука у нее была худая, как швабра.

В приоткрытую дверь видно было, как санитарка постукивает ногтем по стеклянной трубочке. Санитарка увидела Таню, притворила дверь.

Бобка допил свой кипяток с витамином и поставил кружку на подоконник, к двум уже пустым.

Потом они все вместе долго шли по звонкому коридору госпиталя. В заклеенные окна ромбиками проходил свет. Одна рука у тети Веры была в рукаве, другая покрылась гусиной кожей.

Поверх белых халатов у многих в коридоре были накинуты пальто, кофты и даже шубки. А шаги не стучали – шаркали.

В комнате за полукруглым окошком женщина долго изучала протянутый тетей Верой талончик.

– Что-то часто вы, – сказала она. Не то с сочувствием, не то подозрительно.

– Карточки хлебные потеряла, – безразлично ответила тетя Вера.

Женщина насадила талончик на железную спицу. Подала в окошко маленький твердый прямоугольник.

Тетя Вера полезла в сумочку и обронила ватку. На полу она казалась еще белее. Шурка наклонился поднять, но тетя Вера сцапала ее быстрее. Шурка успел увидеть красно-коричневое пятнышко.

Она протянула плотный прямоугольный сверток.

– Таня, держи. Бобку домой заведете – и отнесете, как в прошлый раз, – тетя Вера опустила наконец рукав. – Ясно? Адрес помните?

Дом был на улице Марата.

Таня кивнула.

– А мне еще работать. Дома увидимся.

Тетя Вера махнула им рукой в рукаве и поплелась по коридору. Шурка поразился: казалось, бредет старушка.

– Идем, – дернула его за хлястик сестра. И старушка снова стала обычной тетей Верой.

Таня нащупала в кармане прохладный металл – тети-Верины часики. Хотела ее окликнуть, но та уже скрылась из виду в гулком, полном людей в халатах, коридоре.

И снова сердце начало бухать по ребрам, как только они перешли мостик через Фонтанку. Ветер хорошенько разгонялся над речкой, он отхлестал обоих по щекам. Но все равно под мышками у Шурки стало жарко-жарко.

Таня шла наклонившись вперед, придерживая берет рукой. Ее профиль не выражал ничего.

С голых деревьев ветер оборвал последние листья. Они размокли, из золотых стали коричневыми. Сотни ног втоптали их, и теперь они казались нарисованными. Деревья трясли голыми ветками.

Перешли Пять углов – так называли перекресток, куда впадали пять улиц сразу. Но углов у него осталось четыре: один снесло. Наверное, бомбой. Сердце забилось теперь уже в горле: стало видно следующий перекресток. В него впадала улица Правды. Сердце застучало в висках. Их прежний дом – дом, откуда пропали папа и мама, – глядел подслеповато. Многие окна были заделаны фанерой. Видно, досталось и ему.

В их комнатах жили теперь совсем другие люди, но Шурка невольно отыскал взглядом знакомые окна. Одно было заклеено бумажными полосками, в другом торчал кусок картона.

– Не гляди, – пробормотала Таня.

Легко сказать! Она сама смотрела во все глаза. Но за их окнами никто не показался.

Таня вела Бобку, придерживая за шарф, как собачку на поводке. Бобка топал в своих тесных ботах, глядел по сторонам, улыбался: витаминный напиток, который ему дали в госпитале, его явно приободрил. И Шурка с болью понял: а Бобка-то забыл.

Сестра словно услышала его мысли. А может, просто и сама думала о том же.

– Бобка тогда был совсем маленький. Маленькие быстро все забывают.

Шурка помолчал.

– Война все поменяет, – сказал он. – Станет ясно, где свои, а где враги.

Не будет больше никакого Ворона, кончилась его власть, думал он.

Таня молчала.