Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

— Удивительная случайность! — повторила насмешливо Ожаровская.

Север, чтоб прервать неловкое положение, спросил, куда ушла панна Тереня.

— Нянчится с камергером. Посмотрите — зрелище неописуемое, — смеялась Иза, указывая через окно в сад.

В тенистой аллее, усеянной яркими бликами солнца, стоял камергер с широко открытым ртом. Тереня же, привстав на цыпочки, вливала ему ложечкой в рот какое-то лекарство.

Дамы хохотали, не жалея довольно тривиальных замечаний. Заремба, которому была неприятна эта сцена, начал собираться.

— Куда вы торопитесь? — спросила негромко графиня, удерживая его руку в своих руках.

— В сейм. Мне надо попасть вовремя, а то еще не впустят.

— Там ничего нет интересного. Кричат недовольные, да пруссаки подливают своего вассерсупу.

— Гетман будет сегодня опять говорить о снабжении армии. Не знаю только, будут ли дебаты происходить при открытых дверях.

— Господи, как мне надоели уже эти сеймы, политика, трактаты и все эти интриги! — простонала с искренним отвращением Иза. — Скука прямо смертная!

— А разве Гродно мало веселится? Ведь тут вечный праздник и балы, — возразил было Север с жаром, но, заметив в ее глазах недовольство, осекся и едва нашелся, чтобы поблагодарить Ожаровскую, пригласившую его на свои ассамблеи и покровительственно преподавшую ему в конце совет:

— Веселитесь сами, а проповеди оставьте ворчливым старикам.

— И не забудьте о завтрашнем пикнике, — прибавила Иза.

Север вышел на улицу, полный противоречивых чувств и мыслей, вызванных только что сделанным визитом и услышанными новостями. Падение Майнца и временное торжество прусского короля особенно огорчали, волновали и озабочивали его.

«А красавице все скучно!» — вспоминал он время от времени с грустью и негодованием.

День был жаркий. Гродно утопал в солнечном зное, в клубах пыли и несмолкаемом шуме, так как на улицах царило большое движение, особенно на Главной улице, ведущей из Городницы к Неману. На Замковой, на Базарной площади и по пути к бернардинскому монастырю стоял гул от человеческой толпы, экипажей и лошадей.

Вдоль приземистых домишек, по узким панелькам и камням, набросанным там и сям в дождливую пору, тянулись многолюдные, пестрые толпы, прижимаясь пугливо к стенам и заборам, так как поминутно по улицам катили резвые четверки, мчались галопом верховые, маршировали вооруженные патрули, плелись высоконагруженные телеги с фуражом или неслись рысцой казацкие дозоры.

Чем ближе было к четырем часам, когда должно было начаться заседание сейма, тем больше усиливалось движение и шум. Стали показываться синие с красным кареты, запряженные английскими жеребцами и меринами в украшенной серебром упряжи, с красными жокеями на козлах. Иногда, вызывая всеобщее удивление, покачивалась на рессорах какая-нибудь старинная колымага со стеклами и позолотой, запряженная шестеркой лошадей, с ливрейными лакеями в париках на запятках и с верховым форейтором впереди. Иногда проносились вихрем двухколесные кабриолеты, запряженные четверкой цугом, обильно увешанной медными побрякушками, перьями и сетками, управляемые офицерами, которые, стоя, точно в колеснице, бешено погоняли, так что у лошадей играла селезенка, и все живое разбегалось перед ними.

Иногда быстро проезжал какой-нибудь важный генерал, конвоируемый драгунами, топтавшими все по дороге. Мелькали зеленые вместительные почтовые тарантасы, поднимая громкий шум хриплыми гудками рожков. Проносились довольно людные кавалькады дам и кавалеров, окруженные тучей зеленых егерей и красных конюхов. Иногда тарахтела по ухабистой мостовой желтая приходская бричка с ксендзом в белом дорожном балахоне и соломенной шляпе или шлепали копытами мужицкие лошаденки, запряженные в телеги; их задерживали на каждом шагу, сталкивали с дороги и запуганных частенько угощали ударами хлыстов, если они недостаточно быстро съезжали с дороги.

Не меньше было и пешее движение. По обеим сторонам улиц катились быстрые шумные потоки всевозможного фасона кунтушей, шапок-»конфедераток», с квадратным остроконечным дном, фраков, военных мундиров, холщовых кителей и модных остроконечных же шляп. Попадались и рваные сермяги, бритые головы монахов, дворня в разноцветных ливреях, иностранные костюмы, привлекавшие всеобщее внимание, лоснящиеся черные кафтаны и лисьи шапки евреев. Сновали нередко в толпе барыньки в наколках, дебелые, невысокого роста мещаночки в чепцах и с буклями, стреляющие по сторонам глазами; разодетые по-праздничному еврейки стояли у ворот и сидели на порогах домов. Не видно было только в этой толпе важных дам, показывавшихся на улицах только в экипажах и в чьем-нибудь сопровождении.

Не было недостатка и в нищих, — на каждом углу, у каждой статуи святого на площади раздавались заунывные мольбы о милостыне или пиликали на каком-нибудь инструменте слепые, подпевая себе и клянча подаяния. Словно огромная ярмарка залила весь город, — такой стоял всюду шум, толкотня и потоки неисчислимых толп.

Гродно был небольшим городом, насчитывавшим всего каких-нибудь четыре тысячи постоянных жителей, но ввиду съезда сейма Гродно был буквально набит битком. Не осталось ни одного дома, ни одного амбара, ни одного самого захудалого строения, где бы не жили люди. Дошло до того, что в садах наскоро воздвигались шалаши из веток и досок, чтобы разместить лошадей, экипажи и прислугу, но где ютилась, впрочем, и всякая человеческая мелкота и люди разных профессий. На более широких улицах и площадях, как, например, у иезуитского монастыря, на Базарной и на Замковой площади, вырос второй город, состоявший из всевозможных ларьков, будок, переносных лавчонок и палаток, в которых торговали продавцы всевозможных наций: толстые немцы, русские бородачи, смуглые армяне, рыжие англичане, персы в разноцветных халатах, косоглазые казанские татары, не считая бесчисленного множества евреев и поляков, понаехавших из Вильно, Люблина и Варшавы. Не были допущены только французы, подозреваемые в распространении якобинских листовок и пропаганды (как по наущению Сиверса признался сейм в мотивировке своего отказа).

Разрешено только было приехать на время сейма известной Ле-Ду из Варшавы со своими модами и славящимся своей красотой штатом модисток. Перед ее квартирой на Соборной улице простаивали целые дни экипажи знатных дам, под окнами прохаживались толпы кавалеров, перемигивавшихся с красивыми француженками. А так как и в соседних домах почти в каждом окне видны были бойкие шляпочницы, вышивальщицы, перчаточницы и модистки, то и перед ними молодежь, и особенно военная, простаивала или прогуливалась целые дни. Не обходилось, конечно, и без скандалов, которые нередко доходили до Сиверса, так как офицерикам, не скупясь и при всяком удобном случае, изрядно мяли бока.