Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

Дальше огромные золотые виноградные кисти означали виноторговцев; сапоги в медвежьих лапах — сапожников; колеса — экипажных мастеров; пучки золотой пряжи — позументщиков; искусно сплетенные из конского волоса косы — парикмахеров; грозные сабли из жести — оружейников. Кой-где блестели на солнце медные тарелки цирюльников и серебряные ножницы портных, кой-где за стеклом или на спущенных откидных столах были разложены модные диковины, оплачиваемые на вес золота. Были даже книжные магазины и лари — Яховича и Бельского, а в воротах радзивилловского дворца — старого Боруха. У Бельского, в доме Любецких, кроме книг о добродетели и чести, брошюр и сеймовых речей, продавались также английские гравюры, портреты убитого французского короля, саксонский фарфор, семена голландского клевера, а также мазь для красоты и верное лекарство против зубной боли.

На каждом шагу было столько нового, что Заремба позабыл в этой сутолоке о своих думах, с изумлением смотрел на море людей, экипажей и лошадей, проносившихся с огромным шумом по узким извилистым переулкам, среди жарких городских домишек, над которыми лишь кое-где возвышались дворцы магнатов, кущи столетних деревьев и белели высокие стены и колокольни костелов.

Его так ошеломляло это движение и несмолкаемый шум, что он начал замедлять шаг, и на углу Замковой улицы остановился, так как у кафе дежурила кучка франтов в модных разноцветных фраках, в остроконечных шляпах, с подбородками, точно спрятанными в белые хомуты галстуков, с тросточками в руках. Во главе кучки стоял Воина, бросая время от времени какое-нибудь словечко, встречаемое громким взрывом смеха. Молодежь забавлялась разглядыванием проезжающих в экипажах, не скупясь на ехидные замечания, злые остроты, а иногда и на бурные аплодисменты по адресу каждого. Говорили все наперебой, что кому взбредет в голову.

— Смирно! Пани подкоморша! — командовал Воина. — Посмотрите-ка, как лижет глазами Корсака! Слишком мал, да и ножки уже у бедняги заплетаются.

— Столетняя дева Решке! Каждый день у причастия и раз в год в бане!

— Панна Воллович! В конвое — четыре гайдука и тетка-монахиня, хотя никто не посягает на эту рябую невинность.

— Корсак-Корсачок, спрячься скорей в кусток, тебя ищет твой гувернер.

— Прошу бросить глупые шутки, — огрызнулся худосочный юноша во фраке кофейного цвета.

— Шапки долой, господа! Едет ее усатое величество, столетняя испытанная невинность и миллион злотых годового дохода — княгиня Огинская.

— Преклоняюсь пред ее светлостью и готов поклясться щадить ее невинность, пусть только отдаст мне остальное.

Из-за толкотни на углу экипажи двигались шагом. Молодежь подтрунивала немного потише, но тем более дерзко.

— Панна Скирмунт — высоких, говорят, правил, но зубы — точно старая клавиатура.

— Цицианов едет с какой-то рыжей!

— Заколдованная принцесса. Я видел ее в балагане, плясала на канате. Хороша собой, но воображаете себе, как это белое тело исполосует княжеская нагайка! Бедную Юзю, помните, Вирион едва вылечил.

— Скажу вам родословную этой принцессы: князь выиграл ее сегодня ночью за сто дукатов у Анквича; Анквич вчера у Дивова; Дивов третьего дня...

— Можешь не продолжать, Воина. В конце концов окажется, что принцессу зовут Ройза и можно ее покупать по дукату у Файги на рынке.

— Спасайся, плотва: плывут Щуки, Жабы и Карпы.

— Что-то больно много этого рыбьего племени. Ха-ха! А за ними жужжат Комары!

— Почтенье, господа: дочери кравчего Рачковского, чудо в четырех лицах! Браво!

И точно в театре, захлопали бурно, склоняя головы перед четверкой прелестных красавиц, ехавших с седой почтенной матроной.

— Коссаковские носы и бородавки! — крикнул Корсак, остальные, однако, точно онемели, заслышав громкое имя, а кто-то быстро проговорил:

— Что-то не видно наших богинь и королев...

— На посольском обеде служат десертом нунцию и епископам.

— Еловицкая! Похожа на мощи, возносимые живьем в небо.

— Целая тройка разведенных жен, с хромоногим Карвовским! Не справиться даже Геркулесу со столькими.

— Мошковская и Зелинская! Не знаю только, кто та — третья, пухленькая блондинка.

— О, это штучка первый сорт, — сменила уж трех мужей, с полсотни любовников, а дети у нее каким-то удивительным образом похожи на почтмейстеров на Варшавском тракте.

— Любит путешествовать с горнистом. Я знаю еще и такой случай, что мальчишка был не только похож на капеллана, а так и родился уж с францисканской тонзурой и в рясе.

— Новаковская в таком чудном настроении, как будто с новым «другом сердца».

— У нее постоянные: меняет только время дня и часы, — для мужней политики ей нужны из всех фракций, с офицерами соседних держав в придачу.

— Глядите, Ванькович в какой дружбе с женой старшины. Это что-то новое.

— Как же она могла остаться бесчувственной, когда он вчера выиграл несколько тысяч?

Смолкли, так как с Мостовой улицы грянул пронзительный свист трубачей и гром литавр. Толпа сразу всполошилась и стала жаться к стенам и в подворотни, экипажи съезжали в сторону: посредине улицы неслись зеленой стеной, ощетиненной сверкающими штыками, егеря, — земля дрожала под ногами лошадей. Впереди же рослый детина в пестром костюме размахивал золоченой булавой с куклой на макушке, обвешанной лентами и бубенчиками, подкидывал ее вверх и ловил, а потом вдруг грянул какую-то залихватскую песню и пустился в пляс, откалывая бешеного трепака. Ему аккомпанировал пронзительный свист, взвизги, бой в барабаны, завывания дудок, несколько солдат пустились заодно с ним вприсядку, не прерывая шествия. Поднялся дикий вой поющих голосов, напоминающий свист розг, стоны и одновременно игривый хохот и разгульное веселье.

— Идут в замок сменять караул! — прервал первый молчание Воина.

Никто, однако, не спешил заговорить. Молодежь стояла насупившись, поглядывая хмуро на проходящих солдат, как будто вместе с поднимавшейся за ними пылью в душах вздымалось мрачное облако скрытых тревог. Воина попробовал было рассмешить публику веселыми анекдотами. Но так как никто не засмеялся, то он подошел к Зарембе, которого заметил в толпе, и оба направились к замку.

— Я оставил твоему слуге круглую тысячу дукатов; столько пришлось на твою долю из выигрыша. А то, что я у тебя одолжил, я оставил на дальнейшую игру. Не возражаешь?

— Поскольку тебе не изменила Фортуна, попробуем и дальше счастья, — ответил Заремба, обрадовавшись выигрышу, и сообщил Воине сведения, услышанные от графини Камелли.

— Ей можно поверить, — заметил негромко Воина, — ей известна каждая королевская почта. Может быть, узнает от Сиверса, так как старик влюблен в нее по уши, а может быть, и от Бухгольца, с которым она тоже на дружескую ногу. Это птичка! Она порхет тут не без задней мысли и не только для того, чтобы чаровать своим обаятельным щебетом...