Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

Король, которому успел уже надоесть этот длинный синодик, пообещал им все, о чем они просили, и поспешно обратился к последнему просителю.

Заремба подал прошение, излагая одновременно вкратце его содержание.

Король не отказывал, но и не обещал, упомянул только в общих чертах о тяжелом положении, в каком находится Речь Посполитая, сказал что-то о долге служения отчизне, кивнул ему головой и, захватив с собой иностранцев, вышел величественной походкой, провожаемый поклонами и шепотом раболепного восторга.

Заремба не пошел толкаться вместе с другими к Фризе, чтобы просить оказать содействие его прошению, — поспешил уйти и в вестибюле попал в объятия Марцина Закржевского, своего давнишнего приятеля.

— Я тебя видел вчера в сейме. Тереня говорила мне, что ты приехал.

— И пропал ты у меня из глаз, точно сквозь землю провалился.

— С тобой была особа, с которой я немножко не в ладах! — покрутил он свои светлые усики, подмигнул голубыми глазами и многозначительно засмеялся.

— Едешь с нами на пикник?

— Вынужден дежурить при особе короля. Собирались мы съездить в Понемунь, но сидим в замке, так как сегодня вечером придется принимать какого-то тайного посланца из Вены. Рассказываю это тебе по секрету. Завтра с утра я свободен.

— Я вижу, ты успел уж заработать орден!

— Король ко мне очень милостив. Где ты квартируешь?

— У бернардинов. Приходи утром.

Он отошел в сторону, давая дорогу Жуковскому, который, опираясь на паренька-провожатого, шел тяжелой походкой, опустив глаза, бледный и как будто совсем истощенный.

— Какой-то бедняга из Украинской дивизии, — шепнул Север Закржевскому.

— Не можешь себе представить, сколько их здесь перебывает за неделю... И все просят недоплаченное жалованье или просто пособия на дальнейший путь, так как возвращаются прямо из распущенных бригад, нередко без куска хлеба. Гетман на каждом сейме вносит предложение об уплате армии жалованья, да ведь и сам Соломон не нальет из пустого.

Вдруг он сразу вытянулся, завидев выходивших дам с буфами, окинул их пламенным взглядом, победил окончательно нежной улыбкой и, выпятив грудь под синим мундиром, победоносно покрутил усики и шепнул Северу:

— Младшая — прямо марципан!

— Не потому ли, что похожа на Тереню? — не без ехидства спросил Север.

Марцин разразился веселым смехом так, что гвардейцы, стоявшие на карауле у входа, с трудом удержались, чтобы не последовать его примеру.

— Ты не изменился нисколько, — заметил не без намека Заремба.

— Король мне говорит то же самое, и как раз за это и любит меня, — признался он с гордостью.

— Да, он видит в тебе преданного офицера, — снова значительно заметил Север.

— Я готов отдать за него жизнь! — воскликнул Закржевский с искренним жаром.

— Вот как даже! — улыбнулся Заремба с легкой иронией. — Приходи ко мне утром. Я отдам тебе отчет о сегодняшнем пикнике. Будь здоров и жизнью так не швыряйся.

Побежал догонять Жуковского и нагнал его лишь на Замковой площади. Несмотря на страшный зной и свою болезнь, капитан шел пешком.

Заремба представился и стал усиленно предлагать ему сесть в свой экипаж.

— Я живу далеко, потому что люблю прогуливаться, — ответил холодно Жуковский, но Заремба упрашивал так искренно, что он в конце концов согласился.

— Вы не пеняйте на меня за мою хибарку, но в этой сутолоке немыслимо было найти более приличную квартиру. Мне, впрочем, так даже удобнее, спокойнее как-то, — как видите, мне скоро уже отправиться в гости к праотцу Аврааму...

— Судя по вашей перевязке, рана у вас, должно быть, серьезная?

— Да, нанесена вражьей рукой и не отомщена. Это память о Новохвастове, о том моменте, когда негодяй Любовидзкий продавал нас царице, — проговорил он тихо, поворачивая в его сторону умные, печальные глаза. — Вам, может быть, незнакомо это дело? Начальство запретило говорить о нем даже в письмах.

— Мне известны имена всех действующих лиц и вся подоплека этого события.

— Ужасное время! — содрогнулся Жуковский, словно ужаленный воспоминанием.

— Потому что правят нами люди с гнилой и подлой совестью.

Жуковского поразили его слова и строго сосредоточенное лицо.

Они подъехали на окраине города к невысокому домику, крытому соломой и почти терявшемуся среди высоких деревьев. На столбе у ворот виднелся голубой гробик, а в саду сохли прислоненные к деревьям доски.

— Мой хозяин Борисевич — каменщик, а у старшего его сына столярная мастерская; это его вывеска, — объяснил Жуковский, вылезая из экипажа на усыпанную стружками и опилками землю. — Квартира как раз для больного отставного солдата. Разрешите пригласить вас войти.

Заремба попробовал было отказаться, но любопытство взяло верх, и он прошел с ним в небольшую комнатку с окном во двор. Деревянные нары, покрытые астраханской буркой, над ними потертый коврик с солдатской амуницией и образком ченстоховской богоматери, несколько стульев, стол у окна, в углу скромный чемодан составляли все ее убранство. Хозяин и гость не успели еще присесть, как вошел Борисевич, высокий сгорбленный мужчина с добрым, честным, словно обсыпанным известкой лицом, и заявил, что господа собрались уже в саду и просят к себе капитана.

— Сейчас, только отдохну немного... Сейчас придем, — просил передать Жуковский, вытягиваясь на нарах. — Тут через улицу живет Краснодембский, ливский депутат, честный гражданин, с которым достаточно познакомиться, чтобы сразу же отнестись к нему с глубоким уважением.

Заремба выглянул через окно, — несколько мужчин сидели под тенистым деревом, в числе их косоротый Скаржинский.

— Все видные оппозиционеры, — вырвалось у него невольно.

Капитан, улыбаясь загадочно, начал при содействии паренька менять повязку.

— Почти вся оппозиция сейма! — прибавил еще Север, усаживаясь против Жуковского. Осененный радостным предположением, он шепнул условный лозунг посвященных. Но капитан, очевидно, не понял, скользнул взглядом по его лицу и спустя немного простонал страдальческим голосом:

— Я весь в поту, точно прямо из бани.

Смущенный своей ошибкой, Заремба встал тотчас же и, несмотря на настойчивые просьбы, ушел, обещая заглянуть к нему завтра.

Всю дорогу он размышлял о том, действительно ли Жуковский не понял или не подал виду, что понял, и почему. Что-то подсказывало ему в душе, что тот не хотел, вероятно, открыться, и потому его еще больше огорчала собственная неосторожность.

«Умелый актер или простой, неотесанный солдафон...»

Чужой человек открыл ему квартиру и остановился, вытянувшись в струнку.

— Позови мне Кацпера!

— Имею честь доложить пану поручику, что я заместо его оставлен. Сам поехал с отцом Серафимом и вернется поздно ночью.